премьера / кино
Новый фильм Алексея Балабанова "Морфий" вышел на фоне еще не изжитого скандала вокруг его прошлого "Груза 200". Хотя в сегодняшней ситуации новая работа вряд ли принесет режиссеру особенные дивиденды, в его фильмографию она впишется отдельной крупной строкой, уверен АНДРЕЙ ПЛАХОВ.
В "Морфии" Балабанов использует булгаковскую тему (молодой врач в российской провинции становится морфинистом) и стиль (пламенеющий модерн в сплаве с жестким натурализмом) для личного, интимного высказывания о смерти души. Его характер подчеркивается явной идентификацией автора и персонажа — врача Полякова. Внутренне они близки целым комплексом травматических свойств — уязвимостью, состраданием к бедам русского народа и склонностью к распаду, которую этот народ культивирует. Вторым свидетельством личных, национально окрашенных намерений режиссера становится великолепная роль Ингеборги Дапкунайте — фельдшерицы Анны Николаевны, разделяющей порок и жребий главного героя. Приглашая западную (по происхождению и по стилю) актрису сыграть русскую бабью жертвенность, Балабанов следует известной российской традиции, высокомерно презирая "буржуйский Запад", одновременно тянуться к нему, как мужчина тянется к красивой недоступной женщине.
Как всегда, режиссер насыщает свое кино провокациями, которые делают зрелище невыносимым для чувствительного глаза и сердца, благо провинциальная больница дает в этом смысле бездну возможностей. После этого данс-макабра такие мелочи, как вуайеристское любование девичьей попкой в туалете или стыдливо изображенный минет (сцена, которую отказалась сыграть Рената Литвинова), выглядят чисто балабановскими приколами. Но и закаленных зрителей, уже два десятилетия переваривающих "балабановщину", режиссер ухитряется порадовать зрелищем отвратительного еврея, не только крадущего морфий для гнусных целей, но и чуть ли не возглавляющего в регионе большевистский заговор.
Еще до выхода фильма о нем сказано и написано изрядное количество глупостей. Две из них наиболее выдающиеся: что после "Морфия" жить не хочется и что это кино не близко широкой аудитории. Разумеется, желания жить у сходивших на этот просмотр не прибавляется, а простые зрители в своем подавляющем большинстве как не пошли на "Груз 200", так не пойдут и на "Морфий". Тут еще в дискуссию вступают блюстители политкорректности с требованием ответить за плохого еврея. За свой антисемитизм, реальный или мифический, Балабанов ответит, где положено, а в качестве свидетелей притащит двух покойных соавторов — Михаила Булгакова (чьи рассказы легли в основу сценария) и Сергея Бодрова-младшего (который этот сценарий написал, введя и укрупнив еврейский мотив). Спорить об искусстве с точки зрения идеологии вообще бессмысленно, ибо никакой анализ не способен вызвать в человеке те чувства, которые художник не сумел в нем пробудить.
"Морфий" — сильное, жестокое, упадническое произведение Балабанова. Режиссера, консервативного по содержанию, а в этом фильме — и по форме тоже, ибо декаданс и авангард давно вышли из моды. В отличие от "Груза 200", от "Морфия" отвернется значительная часть прогрессивной критики, не найдя в нем волнующей актуальности. Но, как сильнодействующий наркотик, он останется жить вместе с вопросами о трагическом смысле жизни, которые остро стояли еще до появления слова "экзистенциализм" и никуда не денутся после его девальвации.