Литературный вечер актрисы, сценариста и режиссера Ренаты Литвиновой, прошедший в минувший четверг в Капелле, обернулся обаятельным антрепризным лохотроном. В удовольствии поучаствовать в нем не отказал себе ДМИТРИЙ РЕНАНСКИЙ.
Жанр поэтического вечера в недавнем прошлом был для театральных и киношных звезд не менее обязательной и ответственной нагрузкой, чем основная служба, — достаточно вспомнить хотя бы великого декламатора Сергея Юрского. В последние годы с подобными выступлениями из действительно крупных актеров в Петербург изредка наведывались разве что Михаил Филиппенко и Константин Райкин. Дебютный литературный вечер Ренаты Литвиновой не имел с этой почтенной традицией ничего общего. Он скорее вписывался в контекст разношерстных антрепризных мероприятий, объединенных общим принципом: публика валит на них не ради хорошего театра или высшей пробы актерского мастерства, а просто побыть в одном пространстве с медийными лицами. Несмотря на рекордную для подобного жанрового формата дороговизну билетов (за лучшие места в партере просили до шести с половиной тысяч рублей), случился аншлаг — для реализации обывательской мечты камерный зал Академической капеллы подошел как нельзя лучше: госпожу Литвинову можно было разглядеть даже с последнего ряда, а вот непоставленный голос все-таки пришлось усилить микрофонной подзвучкой.
Шла публика, понятное дело, не на обещанные в афишах монолог Гамлета и не на Бродского с Цветаевой. Правда, ни того, ни другого, ни третьего госпожа Литвинова так и не исполнила. А жаль: было бы любопытно соотнести ее Принца датского с вековой традицией исполнения "Быть или не быть" великими актрисами, от Веры Комиссаржевской до Аллы Демидовой. До этого вечера у Ренаты Литвиновой был лишь один театральный опыт в мхатовском "Вишневом саде" Адольфа Шапиро, и тогда монологи Раневской звучали ровно так, как будто их переписала для себя сама актриса. С той же привычной юродивой изломанностью, коктейлем хрупкости, утонченности и вульгарности, вышли у госпожи Литвиновой фрагменты из русской литературной классики. "Евгений Онегин" плавно перетекал в "Записки сумасшедшего", "Герой нашего времени" сменялся "Носом" и "Москвой--Петушками". Если бы эти тексты не были столь канонически известны, то определить, где начинался Гоголь с Лермонтовым, а где заканчивались скетчи самой актрисы, которыми Литвинова пересыпала программу, было бы очень трудно. Отнесись госпожа Литвинова к новому для себя амплуа чуточку серьезнее, ее чтецкую манеру можно было бы принять за упражнение по деконструкции — до оскомины известные тексты распадались на отдельные слоги и фонемы, как в пушкинских спектаклях Анатолия Васильева, у которых Рената Литвинова словно бы одолжила свое "Письмо Татьяны". Но никакой интерпретацией и не пахло: как и на киноэкране, в концертном формате Рената Литвинова играла прежде всего саму себя — ну разве что концентрация фирменного неуловимого безумия была меньше обычного.