В лондонской Национальной галерее развернута экспозиция "Испанский натюрморт: от Веласкеса до Гойи" (Spanish still life: from Velazquez to Goya). Она отличается от других выставок испанского натюрморта, ставшего необычайно популярным в последнее время, хотя бы тем, что на ней представлены и картины других жанров, в которых так или иначе присутствуют изображения предметов, — например, композиции раннего Веласкеса. Можно сказать, что в большей степени, нежели проблемам развития жанра, выставка посвящена увлекательнейшей теме: Испания и предметный мир.
В испанском языке XVI-XVII веков не было аналога французскому слову "натюрморт". Вместо него использовался термин "бодегон" (bodegon), значение которого испанский Даль семнадцатого века Себастьян де Коваррубиас в своей книге "Сокровища кастильского языка" определяет как "фундамент или основание дома, где находится погреб для того, чтобы тот, кто не имеет никого, кто бы ему приготовил пищу, мог бы найти еду и питье". "Бодегонами", что, наверное, лучше всего перевести на русский язык как "погребки", Франциско Пачеко первым стал называть жанровые сцены раннего Веласкеса, в которых изображены обедающие или занятые приготовлением пищи простолюдины. Затем этот термин начали применять к полотнам, что мы называем "натюрмортами", то есть к картинам, где главными персонажами являются неодушевленные предметы.
Несколько грубоватое слово "бодегон" гораздо больше подходит к этому жанру испанской живописи, чем французское "мертвая природа" (Nature morte) или немецкое "тихая жизнь" (Stilleben). В нем содержится намек на то, что столь сильно отличает испанскую школу от других европейских, и что несколько неуклюже называют "испанским натурализмом". Гораздо удачнее выглядит выражение Ортеги-и-Гассета "тяга к простонародному". Испанский философ применил его к XVIII веку, ко времени Гойи, когда герцогиня Альба любила щеголять в костюмах махи, а испанские аристократы подражали речам и повадкам торреро. Ортега-и-Гассет объясняет это вырождением нобилитета, так как аристократия стала "бездарной не только в политике, в правлении, в войне, но и в том, чтобы обновить или хотя бы достойно поддержать повседневную жизнь". Испанский народ создал для себя свои собственные эстетические законы, и в Испании культура, в том числе и аристократическая, стала руководствоваться именно ими, причем с такой неумолимой строгостью, какой не встретишь ни у одного другого народа.
Эта черта национального характера испанцев, столь ярко проявившаяся во второй половине XVIII века, имеет, конечно, более древнее происхождение. В XVI-XVII веках, когда, казалось бы, аристократическая культура Испании достигла своего пика в одухотворенной живописи Эль Греко и Веласкеса, именно бодегоны показывают нам, сколь сильной оставалась "тяга к простонародному". Конечно, она свидетельствует лишь о том, что испанская культура всегда была идеально аристократичной. Ведь стремиться можно только к чему-то чуждому, и никакой демократ не испытывает тягу к простонародью именно в силу своего демократизма.
Первые испанские натюрморты появились во второй половине XVI века в Толедо. Древняя столица Испании переживала в это время свой блистательный закат. Испанский двор, переехавший в Мадрид, казался толедцам сборищем малообразованных нуворишей, строящих свой бездарный Эскориал, больше напоминающий канцелярию, чем королевский дворец. Толедо остался несколько фрондирующей твердыней изысканности, интеллектуализма и истинной духовности, не имеющей ничего общего с угрюмыми радостями короля Филиппа, хорошо всем известными по роману "Тиль Уленшпигель". Главным художником толедской аристократии стал Эль Греко, увековечивший эту рафинированную публику в своей картине "Похороны графа Оргаса".
В небольшом городке Оргас в окрестностях Толедо в 1560 году родился художник Хуан Санчес Котан, ставший впоследствии одним из самых блистательных мастеров испанского натюрморта XVII века. Известно, что в Толедо, где он жил до своего решения уйти в картезианский монастырь, он создал много картин с изображением овощей, дичи и фруктов, которые расходились среди толедской знати чуть ли не так же хорошо, как полотна Эль Греко. Казалось бы, нет ничего более несхожего, чем нервозный субъективизм Эль Греко и основательная убедительность натюрмортов Хуан Санчеса Котана. Живопись Эль Греко — вихрь бестелесных духов, охваченных болезненным экстазом, а все предметы композиций Котана предстают перед зрителем в пугающе разумной кубистической четырехмерности.
В этой противоречивости вкусов интеллектуалов Толедо исследователи видят два разных отношения к искусству: за эльгрековским преувеличением — творчество как великая сила преображения, а за котановской объективностью — как подражание природе. Сколь бы ни была различна эстетика Котана и Эль Греко, она имеет один и тот же источник, — подлинно аристократическое отношение к окружающему миру позволяющее разговаривать с ним на равных и основанное на необычайно высокой самооценке. В результате любое явление, попавшее в поле зрения художника, становится равнозначным ему, что исключает какое-либо рассуждение о жанре — низком или высоком. Аристократ везде аристократ, находится ли он в приемной короля или в крестьянской кухне.
Одним из самых знаменитых произведений Котана является "Айва, капуста, дыня и огурец" из Музея искусств в Сан Диего. В этом натюрморте, в отличие от композиций Сурбарана, не стоит искать символических намеков. Тем не менее почти мистическая привлекательность картины постоянно заставляет ученых рассуждать о различных философских подтекстах. Перес Санчес говорит, например, о неопифагорейских устремлениях испанских гуманистов. Странное пространство, напоминающее излюбленные сегодняшними концептуалистами боксы, и положение айвы и капусты, висящих, подобно астролябиям, в некой невесомости, объясняются довольно просто. Котан изображал специальные ниши, где в старых испанских домах хранились продукты. Думал ли художник о мыслителях античности, нам неизвестно, и мы не узнаем об этом даже с помощью Переса Санчеса, однако магия картины во многом объясняется неизъяснимым пространственным аристократизмом: здесь каждый предмет представлен как гранд во время сдачи Бреды.
В живописи Веласкеса Хуан Санчес Котан и Эль Греко слились в единое целое. Ранние, "демократические" бодегоны Веласкеса, вроде "Старухи, жарящей яйца" или "Водоноса", ничем не противоречат аристократизму "Сдачи Бреды" или "Менин", ставших столь же пылкими гимнами испанскому дворянству, как "Похороны графа Оргаса". Их объединяет хотя бы то, что предметный мир раннего Веласкеса столь же обманчив, как и дымные зеркальные отражения в его поздних великих вещах. В ускользающей предметности испанского "натурализма" и заложено объяснение аристократичной "тяги к простонародному", пронизывающей испанскую культуру и достигшей кульминации в живописи Гойи.
АРКАДИЙ Ъ-ИППОЛИТОВ