Премьера театр
Петербургский Театр сатиры на Васильевском острове показал премьеру спектакля, совместного с Русским инженерным театром АХЕ. Режиссер Яна Тумина поставила пьесу Максима Исаева "Четыре последние вещи" в средневековом жанре миракля. ДМИТРИЙ Ъ-РЕНАНСКИЙ подивился на "чудо".
"Четыре последние вещи" — третья и самая удачная пьеса Максима Исаева. Время действия — 2018 год, канун августовского праздника Преображения. События разворачиваются в некой зоне отчуждения, расположенной неподалеку от вымышленного городка Фаворск. Пара туристов Кира и Захар (Наталья Кутасова и Роман Агеев), а также их гид Агата (Татьяна Калашникова) попадают в горячую точку, где беспрестанно бьют молнии (в которых угадывается карающая Божья десница). Этому их попаданию пытается помешать сторож Адам (Михаил Николаев).
У каждого из персонажей свой камень на сердце: Кира, подарившая смерть обреченному на муки маньяку-рецидивисту, терзается правомочностью эвтаназии. Адам искупает своим отшельничеством давнюю вину за гибель людей — еще в юности его проделка стала причиной смерти одноклассника, а много лет спустя он привел к себе в зону полсотни подростков, искавших идеальную площадку для рейва и в итоге испепеленных небесным огнем. Поначалу кажется, что проблем нет только у Агаты, но очень скоро становится очевидным, что дюраселевская энергия этой бой-бизнесвумен сублимируется из душевной пустоты и одиночества. Чуть сложнее с Захаром: господин Исаев только ближе к концу повествования дает понять, что этот второй турист — и не турист вовсе, а приставленный к остальной троице ангел-хранитель. Он запанибрата потчует своих подопечных "Елейной" водкой с ветхозаветными притчами, попутно подталкивая их ерническими диалогами о самоидентификации, вере в Бога и существовании чудес к обретению и того, и другого, и третьего. Фаворский огонь лишает Киру зрения, но дарует ей покой, Агата влюбляется в ангела-туриста.
Ссылка на одноименную картину Иеронимуса Босха, заключенная в названии спектакля, неслучайна — герои "Четырех последних вещей" символически переживают смерть, страшный суд, ад, и, пережив все мытарства, попадают в земной рай, обретая счастье и покой. Месседж "Последних вещей" может быть отнесен и к любой постановке АХЕ: окружающий нас мир встроен в иную, парадоксальную и неизведанную параллельную реальность, за которой ахейцы наблюдают и в новом спектакле.
В спектакле достаточно привычных эксцентрических приманок и трюков Русского инженерного театра, но их ничуть не больше, чем требуется. Жанр миракля, казалось бы, предрасполагает к спецэффектам, но главное чудо в "Последних вещах" демонстрируют все-таки актеры. Яна Тумина изобрела для них какой-то небывалый способ сценического существования. Тонкий психологизм сменяется бытовой вязью, лобовой клерикальный пафос оттеняется отстраненным монологом под бит-машину а-ля Петр Мамонов.
Бесспорное лидерство здесь за Романом Агеевым. Только появляясь на сцене, его Захар по-хозяйски осматривается, проверяет декорации для игры — и, отрываясь на полную катушку, начинает представление перед троицей своих подопечных, то обращаясь с ними как кукловод, то с умиленным отстранением наблюдая за тем, как несмышленыши выясняют между собой отношения. Удачен Адам Михаила Николаева — растерянный, застигнутый жизнью врасплох ребенок, повзрослевший физически, но так и не окрепший духовно. Наталия Кутасова и Татьяна Калашникова соревнуются между собой по степени разительности преображения. Кира госпожи Кутасовой — воплощенный скепсис — возвращается из зоны ослепшей, с обожженными кистями рук и вставшими дыбом волосами и при этом транслирует смирение и просветленный покой.
В пространстве, выстроенном Яной Туминой в декорациях Максима Исаева, останавливается время (пуля, пущенная из ружья в самом начале спектакля, попадает в консервную банку ближе к середине действия), механическое пианино играет приджазованного Баха, а с небес падает жемчужная манна. У актеров Театра на Васильевском появляется та четкость и мастеровитость исполнения, которая всегда отличала перформансы отцов-основателей АХЕ. И здесь театральный авангард пересекается с психологическим традиционализмом.