Юбилейные торжества, посвященные 175-летию Михайловского театра, продолжились в минувшую субботу гала-концертом Хосе Куры. Выступление знаменитого аргентино-испанского тенора очаровало петербургскую публику и сконфузило ДМИТРИЯ РЕНАНСКОГО.
Со стороны приглашение Хосе Куры выглядело беспроигрышным шагом Владимира Кехмана: кому еще играть роль свадебного генерала на юбилейном михайловском застолье, как не певцу, который еще вчера прочно занимал четвертый чин мировой теноровой табели о рангах. Но если судить о состоянии певческих дел Куры по петербургскому дебюту, сегодня он не может претендовать ни на одно из мест в топ-листах западных передовиков-вокалистов по простой и одновременно грустной причине — его некогда мощный, густой и сильный тенор-спинто практически сошел на нет. Назвать пением не всегда интонационно чистую натужную драматическую мелодекламацию, которой Кура услаждал слух забитого до отказа зала, не повернулся бы язык даже у его самого пристрастного фана. Леонкавалло, Пуччини и Верди доносились с михайловской сцены в таком жалком виде, что вся блистательная биография Хосе Куры (в которой была и победа на престижном конкурсе "Operalia", и почти что отеческая забота о нем Пласидо Доминго, и действительно эталонное исполнение героико-драматических теноровых партий в лучших театрах мира от Метрополитен-оперы до Ла Скала) казалась таким же фантомом, как и его знакомый лишь в записи голос. Слухи о вокальных проблемах Куры доходили до России уже давно, но об истинных масштабах произошедшей за последние годы катастрофы отечественные поклонники могли только догадываться. Тем более что, судя по отзывам, на прошедшем четыре года назад концерте в Московском международном доме музыки певец был более чем в форме.
Насторожили уже первые фразы из пролога к "Паяцам" Леонкавалло, под фрагменты из которых было отведено первое отделение вечера: тусклый, расфокусированный тембр, кричащие верха и еле слышные низы при очевидном блеске латинского темперамента и безукоризненной манере держать себя на сцене. Хотя и внешне Кура смотрится живьем не так уж глянцево: не знойный мачо, а породистый стареющий лев, сохранивший царственные замашки, но потерявший былую мощь. Трагизм арии-вопля "Смейся, паяц" нельзя было воспринимать иначе, кроме как в связи с горькими биографическими обстоятельствами самого певца, утратившего голос в самом жизненном расцвете. Через несколько недель Куре исполнится сорок шесть — как тут не вспомнить того же Доминго, который сводил с ума и в шестьдесят, или Альфредо Крауса, чей голос звучал с оперной сцены свежо и на восьмом десятке.
То, что безусловно одаренный, импульсивный и чувствующий музыку дирижер Даниэле Рустиони совершенно не умеет аккомпанировать вокалистам, а всем динамическим оттенкам предпочитает громовое форте, было очевидно уже давно. Все первое отделение его нестройный, превращающий любой унисон в микрохроматическую пытку оркестр старательно глушил и без того маломощный голос Куры, который, вероятно, в антракте все-таки провел с дирижером работу над ошибками — во второй половине вечера проблемы с балансом стали гораздо менее очевидны. Несколько освоился на сцене и Кура, чеканная предсмертная ария Каварадосси из "Тоски" наконец-то напомнила о его былом вокальном величии. Начавшийся вполне трагически, концерт продолжился фарсом. Следующим номером программы значилась увертюра к "Силе судьбы", но на авансцене вновь появился Кура, по всей вероятности перепутавший трек-лист. Дирижер резонно подумал о бисировании, оркестр заиграл было вступление к только что прозвучавшей арии, но был прерван энергичной жестикуляцией певца. Последовавшую далее немую сцену прервали громкие крики из зала, намекавшие на то, что Куре следовало бы ретироваться за кулисы. Еще более неловкая пауза возникла в самом конце программы, когда отпевший свое Кура вдруг обнаружил за поднявшимся позади него занавесе одетый в погребальное черное хор, подготовивший для финала этого странного вечера песнь плененных евреев из вердиевского "Набукко". Кура, похоже, об этом и не догадывался, лишь после очередной немой сцены покинувший подмостки с неподобающей для звезды мировой оперы прытью и криком "Баста, гуд бай". Впрочем, об одном исполнении на бис певец и дирижер все-таки условились — им стала коронная для всякого тенора "Nessun Dorma". Доведенная до экстаза публика на этот раз отказывалась отпускать своего кумира со сцены, но теперь уйти пожелал уже сам Кура: обратившись напрямую к восседавшему в царской ложе Владимиру Кехману, он предложил ему организовать еще один концерт на бис. Кажется, певец и сам понимал всю невозможность подобного развития событий: к тому моменту директор Михайловского театра должен был понять, что под видом заморской диковинки ему в очередной раз продали некондицию. Любование артистичными руинами — сомнительное времяпрепровождение, доставляющее удовольствие лишь тогда, когда эти самые руины смотрятся сравнительно эстетично. Но у живущей в гастрольном вакууме петербургской публики отсутствуют критерии оценки звездных гостей. Северной столице из года в год приходится довольствоваться объедками с европейского стола: Хосе Кура лишь пополнил список именитых гастролеров, наведывающихся в Петербург на излете своей карьеры.