На обложке нового романа Андрея Геласимова "Степные боги" утверждается, что это произведение объединяет "глубину Толстого, психологизм Достоевского, патриотизм Шолохова". Анна Наринская решила в этом удостовериться.
Интересно, предъявляют ли автору книги все те рекламные слова, которые планируют разместить на обложке его произведения? Знал ли, к примеру, писатель Андрей Геласимов, что прямо на первой обложке, рядом с его именем будет написано про глубину Толстого, психологизм Достоевского, патриотизм Шолохова. А также размещена цитата из газеты Le Monde: "Чтобы познать русскую душу, мир обращается к Геласимову"? Дело даже не только в том, что это просто очень глупо, но и в том, что это отпугивает. Глубина Толстого, сдобренная психологизмом Достоевского и приправленная патриотизмом Шолохова должны представлять собой коктейль настолько сногсшибательной силы, и редкий читатель захочет подвергать себя его действию. И цитата из Le Monde, даже если она достоверна,— какая-то абсолютно незазывная. Познавать одновременно со всем взволнованным человечеством русскую душу как-то заранее скучно.
Все эти выкрики, правда, напечатаны на обложке довольно мелкими буквами, и есть шанс, что книгу купят, прочтут и увидят, что нет в ней никаких пугающих глубин и психологизмов, патриотизм вполне умеренный, и, что особенно приятно, все кончается хорошо.
Вернее, так: на фоне непременного общего трагизма истории личные судьбы самых приятных героев книги устраиваются по возможности неплохо.
Действие "Степных богов" разворачивается в конце лета 1945 года на советско-китайской границе. Где-то далеко заседает в Кремле товарищ Сталин, а на Нагасаки падает атомная бомба. Зато волчонок, спасенный в самом начале романа главным героем, смышленым пацаном Петькой, возвращается в стаю, а Петькина исстрадавшаяся от несправедливостей молодая мать удачно выходит замуж за майора. Про еще одного важного героя повествования — японского фармацевта Миянага Хиротаро, находящегося на момент повествования в советском плену,— мы узнаем, что "в пятьдесят втором году он опубликовал в Токио книгу "Лекарственные травы Сибири и Дальнего Востока"", а про самого Петьку — что он впоследствии сделал научную карьеру и нашел ответ на содержащуюся в тексте загадку, которую, впрочем, догадливый читатель разгадал уже давно. Даже со всей очевидностью обреченному с самых первых страниц на смерть хилому мальчику Валерке автор прибавил пару лет жизни и перенес его кончину "на после", чтобы никому не отравлять радость конца военных действий и собственно романа.
"Степные боги" доставляют читателю радость не только концовкой. Там вообще попадаются милые куски: "Когда началась война и мужиков увезли на фронт, во дворах стало тихо. Никто больше не выскакивал из дома в одном белье, не орал среди ночи как резаный, не прятался по сараям. Топоры, вилы, лопаты и грабли скучно использовались только по назначению. Никто не размахивал ими над головой, не швырял их через забор к соседям. Жизнь остановилась". И все было бы вполне хорошо, если бы автор сосредоточился на описании деревенских ретронравов. И даже японец здесь мог бы быть вполне к месту. Миянага Хиротаро смотрит на русско-советское существование добрыми глазами инопланетянина, принимая общую бестолковость и даже злобность за часть неизвестных ему ритуалов. В его наивных глазах и в куда более умудренных, но все равно наивных глазах Петьки отражается абсурд жалкой и жестокой жизни.
И все могло бы быть очень, повторимся, мило. Но Андрей Геласимов ставит перед собой более масштабные задачи. "Степные боги" — это зачем-то роман о столкновении культур. В рамках этого столкновения мы знакомимся с историей самурайского рода Миянага, которую пленный японец тайком пишет в тщательно скрываемой под матрацем тетрадке. Ключевым моментом этой летописи можно считать сцену, в которой самурай Миянага Итидзо делает харакири в присутствии всей своей семьи: "Итидзо вынул свой малый самурайский меч... и сделал глубокий продольный разрез живота слева направо, стараясь перерезать мышцы и кишки по всей длине...Собравшись с покидавшими его силами и стараясь сохранить на лице достойное выражение, Итидзо погрузил вакидзаси в себя чуть ниже диафрагмы и сделал вертикальный разрез до пупка".
Эти подробности, в свое время описанные в гениальном рассказе Мисимы "Патриотизм" (про который, впрочем, непонятно, предлагает его нам автор вспоминать или нет), в геласимовском исполнении становятся тем, "что мы и так знаем о Японии и о чем совсем не хотели спрашивать". И нужны они, похоже, как и вообще вся "история рода Миянага" и, к сожалению, практически вся японская линия романа, для того, чтобы просто историю превратить в историю этого самого столкновения и взаимоотношений культур, чтобы взять глобально и показать, что нет таких культур, разницу между которыми нельзя преодолеть, были бы люди хорошие.
Жаль. Потому что такое — про столкновение культур — умеют многие. А рассказать "просто историю" — единицы. У Андрея Геласимова могло бы получиться. И даже очень мило.