Событие недели — "Солнце" (2005), третий из фильмов Александра Сокурова, посвященных диктаторам ХХ века (13 ноября, "Культура", 23.55 ****). Он разительно отличается от "Молоха" (1999) (11 ноября, "Культура", 23.50 *) и "Тельца" (2000) (12 ноября, "Культура", 23.55 *), посвященных соответственно Адольфу Гитлеру и Владимиру Ленину. При всех пластических странностях этих фильмов режиссеру было, по большому счету, ровным счетом нечего сказать о своих антигероях. Гитлер, ведущий нелепые застольные беседы и цапающийся с Евой Браун, ничтожен да и только. Что касается Ленина, то "Телец" вызывает большие вопросы относительно своей моральной составляющей. Дотошная хроника телесной деградации больного вождя подразумевает, что смертельная болезнь была послана ему в наказание за революцию, хотя болезнь есть болезнь, она индивидуальна, и считать ее "наказанием" не имеет права никто. Другое дело — герой "Солнца", японский император Хирохито, единственный из главных военных преступников избежавший кары за развязывание мировой войны и почему-то, в отличие от Ленина, даже насморком не заболевший, а проживший мафусаилов век. Единственное наказание, которому он подвергся,— вынужденное отречение от своего божественного статуса. Он остается загадкой и для американского генерала Риджуэя, принимающего у него в 1945-м году капитуляцию Японии, и для режиссера. Сокуров полностью оправдывает Хирохито: почему, остается непонятным, но это во всяком случае уводит "Солнце" от плакатной однозначности предыдущих фильмов. Человечек в цилиндре охотно изображает походку Чарли Чаплина, на которого действительно похож, на потеху десяткам американских военных фотографов. Строго по расписанию, невзирая на то что окружающий мир в огне и крови, предается занятиям ихтиологией. И видит сон о чудовищной бомбежке Токио, в котором город выжигают не американские бомбардировщики, а его любимые летающие рыбки. Получилась почти комедия, что удивительно: Александр Сокуров — режиссер, чувство юмора тщательно скрывающий. Правда, это комедия о чудовище, но тем она и интересна. "Прерванные объятия" (El abrazo partido, 2004) поставил самый известный аргентинский режиссер наших дней Даниэль Бурман (8 ноября, "Культура", 22.20 **). Он принадлежит к числу тех любимцев международных фестивалей, у которых нет ни своего стиля, ни жанровых предпочтений: эти хамелеоны могут все. Бурман уже демонстрировал владение жестоким "поэтическим реализмом" и меланхоличным лиризмом в духе раннего Вима Вендерса. В "Объятиях" он истово размахивает цифровой камерой. То есть присоединяется к армии подражателей датской "Догме": до Аргентины мировые поветрия, видать, доносятся с опозданием. Поначалу фильм вызывает этнографический интерес. Старый торговый квартал Буэнос-Айреса, где все суетятся, вопят и суют нос в чужие дела, колоритен, как любой южный торговый квартал. Когда зритель устает от визуального хаоса, его начинают интриговать метания молодого героя, который, вместо того чтобы торговать женским бельем в материнской лавке, носится по родственникам и соседям и пытается что-то разузнать. Но надежда, что парень раскроет какую-нибудь чудовищную семейную тайну, быстро рассеивается. Он — выходец из семьи польских евреев. Его, как и его друзей, главная мечта — получить зачем-то польский паспорт. А два часа он злоупотребляет зрительским доверием, поскольку настырно занимается самоидентификацией, пытаясь понять, кто он: аргентинец или еврей. Ретро из начала 1970-х годов "Ограбление на Бейкер-стрит" (The Bank Job, 2007) Роджера Дональдсона относится к бессмертному жанру фильмов о хитроумном ограблении (8 ноября, НТВ, 23.30 **). Не лучший образец жанра. Основная интрига, которая должна бы оставаться до самого финала подспудной, нераскрытой, шита белыми нитками. Очень скоро становится понятно, что отставная фотомодель втянула бывшего дружка, грустно пытающегося торговать подержанными автомобилями, в ограбление банка вовсе не ради обогащения. Оживить фильм режиссер тщетно пытается гэгами, впрочем, не слишком оригинальными. То полицейский явится к роющим подземный лаз грабителям, поскольку соседи жалуются на неумолчный шум отбойного молотка. То растяпа-вор уронит с крыши рацию, по которой должен был держать сообщников в курсе оперативной обстановки.