Гастроли композитор
В Зале имени Чайковского вместе со своим Michael Nyman Band выступил знаменитый британский композитор Майкл Найман. Один из отцов-основателей музыкального минимализма, любимый отечественной интеллигенцией прежде всего за саундтреки к фильмам Питера Гринуэя, в этот раз представлял в Москве произведения из двух своих недавних альбомов — "Mozart 252" и "8 Lust Songs: I Sonnetti Lussuriosi". Рассказывает СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Логическая связка "мы говорим "Найман" — подразумеваем "Гринуэй"" самому композитору наверняка уже прискучила: Питер Гринуэй вот уже больше пятнадцати лет не предпринимает никаких новых попыток сотрудничества с Майклом Найманом, в то время как последний исправно создает вполне академические по формату опусы (от квартетов до опер) без всякой оглядки на кинематограф. Хотя музыку к фильмам время от времени все-таки пишет, но явно выбирает каждый раз нечто по своему вкусу, нечто персонально удобное — по эстетике, по замыслу, по сюжету. За последние несколько лет с музыкой Майкла Наймана выходили такие фильмы, как "Распутник" (The Libertine) — необарочный байопик Лоренса Данмора о графе Рочестере, "Тристрам Шенди: история петушка и бычка" (A Cock and Bull Story) — неортодоксальная экранизация романа Генри Филдинга и, наконец, "Тереза, тело Христово" Рая Лориги — возмутившее католиков жизнеописание легендарной испанской визионерки XVI века святой Терезы Авильской.
Программа альбома "Mozart 252" (где цифра напоминает, сколько лет исполнилось венскому классику в этом году), впрочем, напоминает и о "гринуэевском периоде": несколько композиций были написаны в свое время для фильма "Отсчет утопленников". Но в альбом эти вещи попали по той причине, что основаны они были на темах, заимствованных из моцартовской Sinfonia concertante. Это не единственный случай использования прежде созданной музыки — практически весь альбом представляет собой, строго говоря, компиляцию, на что даже странно пенять человеку, который к цитированию и самоцитированию прибегает постоянно и, как правило, с блеском, иронией и задором. К примеру, открывала концерт пьеса "In Re Don Giovanni", забавный парафраз шлягерной арии Лепорелло "Madamina, il catalogo e questo", появившийся добрых лет 30 назад и даже ставший для Майкла Наймана, по его словам, чуть ли не первым успехом в поисках своей собственной композиторской техники.
Получилось нечто вроде творческого отчета о любви к Моцарту (панибратской, но никогда не опускающейся до насмешки) и вообще к тотальному стилизаторству — как стимулу, как принципу и как модели, определяющей даже поведение на сцене. Дирижировал своими музыкантами Майкл Найман, сидя за роялем спиной к публике, точь-в-точь как капельмейстеры моцартовских времен. Бодрый ритм повторяющихся фортепианных аккордов при этом начинал напоминать "троммельбас" у композиторов XVIII века, а изобретательное развитие нехитрых мелодий на фоне настойчивых остинатных фигур в басу — бесчисленные раннебарочные упражнения в жанре чакон, пассакалий, фолий и прочих "стандартов" той эпохи. Даже само диковинное равноправие двух групп Michael Nyman Band — медь (грозная, как сиповатый рев Норда, но неожиданно гибкая при случае) плюс нервные струнные — смотрелось не случайной тембровой находкой, а реверансом музыкальной практике позднего Возрождения.
Но, как мало кто другой, Майкл Найман способен приводить все эти ученые игры к очень общепонятному, тонизирующему результату, что первое отделение концерта и продемонстрировало с избытком. Единственное, на что тут можно было посетовать именно в смысле атмосферы,— это отсутствие завершающих моцартовский альбом вокальных номеров, в которых в качестве текста используются цитаты из переписки Моцарта и даже из перечня его приходов-доходов. Тем большего, казалось бы, можно было ждать от второго отделения, где должен был звучать вокальный цикл "8 Lust Songs". Тексты этих "песен сладострастия" композитор позаимствовал из "Сладострастных сонетов" ("I Sonnetti Lussuriosi") современника Рафаэля и Тициана поэта и драматурга Пьетро Аретино, чье бравое пренебрежение моралью и злоязычие сатирика стоили ему равно и немалой популярности, и немалых проблем с духовными и светскими властями. Эти сонеты, появившиеся как сопровождение к "ренессансной Камасутре", порнографической графике Джулио Романо, преследовались в свое время особенно рьяно, что вряд ли странно: такой смачной, махровой нецензурщины (хотя и изящно рифмованной, хотя и на итальянском языке) стены Зала имени Чайковского, надо думать, еще не слыхали.