приглашает Сергей Ходнев
Создавая выставку "Византия: 330-1453", британские кураторы заботились не только о бьющей в глаза нарядности, но и о представительности зрительного ряда. Из всего множества рассеянных по миру произведений византийского искусства отобрано около трех сотен экспонатов, но это по-настоящему драгоценные и красноречивые экспонаты, часть из которых демонстрируется в Великобритании впервые, а часть и вовсе первый раз становится доступной музейному посетителю. Помимо византийских собраний крупных музеев Западной Европы и Греции, привлечены авторитетные коллекции из России и Америки, с Украины, даже из Египта. Иконы, фрески, мозаики, произведения декоративно-прикладного искусства выставлены в простом хронологическом порядке, но, несмотря на это, выставка умудряется поднять немало важных вопросов. Скажем, напомнить о бурных событиях иконоборческих времен, когда под вопросом оказалось само существование в христианском мире не только иконописи, но и изобразительного искусства вообще; или о художественных связях Византии с балканскими странами и Русью; или, наконец, о влиянии византийского искусства на итальянский проторенессанс.
Это не первая крупная международная выставка последних лет, целиком посвященная византийскому искусству, но даже странно, что ни одна из этих выставок не проходила в России, у которой с Византией, казалось бы, совершенно эксклюзивные отношения. Нам про Византию пытаются все объяснить уже довольно давно, лет пятьсот, с того времени, когда в переписке псковского старца Филофея впервые возникла красивая фраза про Третий Рим. Поднявшая шум не так давно скверная телеподелка архимандрита Тихона (Шевкунова) о византийском уроке, по сути, лишь очередное свидетельство той власти над умами, которой давно почившее царство Греческое (вернее, увы, сказания и фантазии на его счет) может до сих пор похвалиться. И склоняют Византию в русской общественной мысли — когда с восхищением, когда с гневом — по поводу самых разнообразных вещей: сакрализованной власти императора, например, или стройной системы православной догматики, или государственной идеологии. Византийское искусство же при этом остается в печальном положении третьестепенного обстоятельства, относительно которого на поверку еще и мало кто нормальным образом осведомлен, хотя именно искусство-то и может рассказать о Византии что-то настоящее, понятное, очевидное, не сводимое к лозунгам и идеологическим схемам.
Тем же британцам, принимающим эту выставку у себя в Королевской академии художеств, в этом смысле проще, болезненного общественно-политического интереса у них Византия не вызывает (пускай даже именно к византийскому церемониалу восходит чин коронации английских монархов). Если не принимать во внимание поволоку благочестивого мистицизма, которой византийцы так любили покрывать обстоятельства своей истории, то картина открывается сложная и, в общем, не всегда такая уж сладостная.
Что тут скажешь? Огромное в пору своего расцвета государство, которое большую часть времени своего существования потратило на то, чтобы примириться с фактами постепенной потери всех своих бескрайних владений. И даже когда царству ромеев (то есть римлян, как упрямо продолжали называть себя византийские греки) всего-то оставалось, что клочок земли вокруг Константинополя да немного территорий на Пелопоннесе, в Священном дворце императоров утомительное великолепие церемоний поддерживалось во всем своем сложном и упоительно-бессмысленном совершенстве. Государство с непростой экономикой, с крепкой, но не всегда чистоплотной центральной властью. Византийцы очень любили своих монархов как идею, им очень хотелось бы, чтобы они всегда были воплощением всех мыслимых идеалов, но даже при этом восторженном подходе они оставили довольно обескураживающую череду портретов своих государей. Счет тех самодержцев, которые были убиты своими преемниками (иногда по-тихому, иногда довольно зверски), для благочестивейшего царства земли неприлично велик. Количество среди этих правителей персон, которые, вероятно, были очень декоративны в неподражаемом блеске царских одеяний, зато убийственно бездарны в политическом смысле, тоже не очень мало. Но были и гении-полководцы, и святые, да и вообще много чего было за тысячу с лишним лет существования империи: представлять Византию в виде хоть сколько-нибудь однообразной статичной картинки — такое же безумие, как пытаться по-быстрому вынести приговор русской истории, неразборчиво свалив в одну кучу Екатерину II, какого-нибудь Андрея Боголюбского, Александра II и царевну Софью.
Империя как империя, люди как люди, но у этих людей правда были очень особые отношения с искусством — о чем, собственно, выставка и рассказывает. Ученые не зря называют высшие точки развития византийского искусства ренессансами — это искусство, которое все привыкли воспринимать как спиритуальное, идеальное, не очень естественное и аскетичное, как будто бы все время тосковало по совершенству античной классики. Оно не столько с ним полемизировало, сколько старалось развить, утончить и одухотворить — совершенно в духе того, как богословие осваивало роскошное наследие языческой философии. Самые поразительные византийские вещи, будь то иконы, чеканное серебро, книжная миниатюра или резьба по слоновой кости, впечатляют не только изысканной декоративностью, но и совершенно эллинским чувством гармонии и благородства, которое, получается, за тысячу лет существования Византии не смогли заглушить никакие персидские или арабские влияния. Конечно, это искусство мельчало; конечно, ближе к концу империи самые удивительные произведения византийского стиля создавались уже за ее действительными границами; конечно, даже на выставке сложно забыть о жутких событиях времен Четвертого крестового похода, когда крестоносцы уничтожили или присвоили чудовищное количество драгоценных произведений искусства (кое-какие экспонаты, в частности, попали на выставку из сокровищницы венецианской базилики Сан-Марко, где они хранятся с тех самых печальных времен). Но для Европы, как бы то ни было, Византия — своя, родная: хотя бы потому, что этой Европы с ее романикой, готикой и Ренессансом без Византии, с благодарностью напоминает выставка, просто не могло бы быть.
Лондон, Королевская академия художеств, до 22 марта 2009 года