«Воры — это исконные революционеры»

100 лет назад, в 1908 году, вышли записки Александра Матюшенского, посвященные участию профессиональных уголовников в революционном движении России. Обозреватель "Власти" Евгений Жирнов представляет наиболее интересные выдержки из этого труда.

В круговорот русского революционного движения на всем протяжении его истории включались и втягивались самые разнообразные люди и социальные группы. Народовольцы пытались своим примером поднять на борьбу с царизмом русского мужичка. Тем же путем шли и их духовные наследники — социалисты-революционеры. Социал-демократы хотели опереться на сознательный пролетариат, а национальные партии видели своими сторонниками главным образом близких по крови и вере мелких и средних предпринимателей. На поддержку состоятельных слоев обоснованно рассчитывали либералы различного толка и истинные монархисты. И лишь профессиональные преступники долгое время оставались вне общего революционного процесса.

В том, что в исследование этой проблемы углубился популярный в предреволюционные годы журналист Александр Матюшенский, не было ничего странного. По его собственному признанию, он иногда босячествовал на берегах Волги и потому неплохо знал уголовный мир. Случалось ему и сидеть в тюрьме. Причем не только за революционную деятельность, но и по вполне уголовным обвинениям.

Он много и часто пропагандировал просвещение рабочих как главное средство общественного прогресса и на этой почве сошелся с небезызвестным священником Георгием Гапоном. Матюшенский потом даже приписывал себе план проведения демонстрации, которую 9 января 1905 года расстреляли войска:

"Я толкал женщин и детей в резню,— вспоминал он,— чтобы вернее достичь поставленной цели. Я думал: уничтожение взрослых мужчин простят, но женщин, матерей с младенцами у груди — никогда! Значит, пусть идут они,— думал я себе,— пусть гибнут, и вместе с ними погибнет единственный символ, который сковал Россию кандалами рабства, муки и стонов".

А после того, как правительство сочло за благо выслать Гапона за границу, Матюшенский взялся за продолжение его дела, для чего получил от министра торговли и промышленности Василия Тимирязева довольно значительные по тем временам средства.

"В конце января или начале февраля 1906 г.,— вспоминал бывший председатель совета министров России Сергей Витте,— я узнал из газет, что Матюшенскому было выдано Тимирязевым 30 тыс. руб. на возобновление гапоновских организаций, что из них 23 тыс. Матюшенский похитил и скрылся. Это побудило меня запросить письмом, в чем дело, и из объяснений Тимирязева я узнал, что он испросил всеподданнейшим докладом у государя на организацию учреждений для рабочих 30 тыс., что выдал их Матюшенскому, что Матюшенский хотел украсть 23 тыс., что рабочие (организация умеренных рабочих) это узнали и затем, при содействии жандармской полиции, деньги эти нашли".

Находясь под следствием, Матюшенский имел широчайшие возможности для наблюдения за революционными преступниками и преступными революционерами. Оказавшись же после освобождения на Кавказе, он близко познакомился и с идейными и безыдейными экспроприаторами, грабившими госучреждения и частных лиц. Он также оказался свидетелем создания воровских коммунистических союзов.

Тому, что писал Матюшенский, безусловно, не стоит полностью доверять. Однако это не делает его текст менее интересным. Ведь во многих российских губерниях пристрастие к экспроприациям охватило все партии без исключения — от анархистов до ленинских социал-демократов. А главное, в 1908 году ни Матюшенский и никто другой в России не мог и предположить, что очень скоро и очень надолго к власти придет именно большевистский эксист Сталин, сохранивший до конца жизни многие выработанные в криминально-революционные годы привычки и пристрастия.

Вот как выглядело взаимодействие уголовников и революционеров в изложении Матюшенского.

"Революционерам-то нужно же оружие-то!"

После 9 января 1905 года, когда я сидел в доме предварительного заключения, меня поразило особенно сильное тяготение уголовных заключенных к революционному пролетариату. Это движение особенно сильно развилось среди молодых профессиональных воров.

Как раз подо мной сидел 18-летний мальчик, к которому предъявлялось обвинение в грабеже ростовщика. Мальчик этот вырос на улице, получил воспитание в среде профессиональных воров, никакого ремесла, кроме воровства, не знал, никакой жизни, кроме воровской, не видел.

И вот я, прильнув к полу, к щели у паровой трубы, слушал, как под влиянием слухов о проснувшемся народе он мечтал:

— Как только выйду, так к революционерам пойду. Буду работать вместе с ними: что дадут, то и буду делать. Не все для себя, нужно и для других.

Последнее особенно увлекало его. Молодая душа рвалась из каменного мешка на подвиг.

— Вы один здесь такой? — спрашиваю я.

— Один! — доносится до меня снизу.— Зачем один? Я вот знаю человек десять, не меньше: к революционерам тоже собираются, мои товарищи. Как только выйдем из тюрьмы, так все к ним... Вон они как хорошо между собой живут! И о себе никогда не думают, все о других... А все же лучше нас живут... Все их уважают.

Мечта его увлекает уже в область гражданского соревнования; ему уже представляется, как он блестяще будет выполнять возложенные на него поручения и окажется не из последних. Ведь за ним техника борьбы с полицией, выработанная и усвоенная с детства, чуть не с пеленок.

— Ну, а чем же вы будете жить? — спросил я.— Ведь вы никакого ремесла, кажется, не знаете?

— Эва! Жить! А много ли мне надо? Двугривенный в день, вот я и сыт.

— Но и двугривенный ведь надо же заработать.

— Я буду книжки продавать, нелегальные. Вот, которые по пятачку, по три копейки...

— Брошюрки?

— Да, да! О! Меня небось не поймает городовой. Я у него под носом целую сотню распродам...

— А что ежели в оружейный магазин забраться?

— Зачем?

— А как же! Ведь им, революционерам-то, нужно же оружие-то! А денег у них мало... На это ведь много денег надо! К примеру, ежели весь народ вооружить, так тут сколько деньжищ-то нужно! А где они их возьмут?..

Я остановился на мечтах этого мальчика, потому что в среде молодежи вообще более ярко отражается настроение той среды, в которой она живет.

Как образец этого настроения я и беру своего соседа по камере. Для профессиональных воров того времени, то есть первой трети 1905 года, такое настроение было типично. Взбудораженные, как и вся Россия, движением 9 января, они почувствовали бессознательное тяготение к новой жизни; на них, как и на всех, пахнуло свежей струей.

Где-то там, на горизонте, в туманной дали открылся какой-то просвет, в котором, как мираж, рисовалось что-то прекрасное, сулящее и им, отверженцам общества, отраду в будущем...

"Общественную воровскую организацию созидают"

На Волгу я попал для своих особых целей, ради которых мне нужно было опуститься, что называется, на дно жизни. Такое "дно" весной на Волге обычно из различных трущоб переносится на берег великой реки, к пристаням. Тут под лодками, около плотов, дровяных складов, между лотками торговок, в тени разбитых барок и наполовину разобранных прошлогодних белян (большие плоскодонные барки.— "Власть") в общей массе сгруживаются и крестьяне, пришедшие в отхожие промысла, и босяки, перебравшиеся на летние квартиры, и безработные городские рабочие, и воры, и инвалидки проституции...

К нам подошел и сел рядом с нами взлохмаченный детина, видимо только что восставший от сна где-нибудь под лодкой.

— Вот, Анархист, господин интересуется очень социал-демократами. Говорит: год назад петербургские воры очень уж обожали их,— обратился к нему вор.

— Год назад? — почесал тот в затылке.— Что же, это очень даже может быть. Это, выходит, прошлой весной было? — обратился он ко мне.

— Да, прошлой весной.

— Ну, это, пожалуй, не в одном только Петербурге было. Я в то время как раз в Москве, в Бутырках был... Тоже немало о них разговоров было, особенно промежду молодых... Были которые совсем собирались с воровским ремеслом покончить... Как же: "голодать, говорили, будем, а на воровство не пойдем, вместе с социал-демократами будем... Как они, так и мы..." Они в тюрьме бунт затевают, и мы за ними... Они голодовку объявляют, и мы хлеб за окно выбрасываем. А они опосля того: вы воры, последние люди, нам с вами не стать!..

— Ну, голодовка — это особь статья! — остановил вор Анархиста.— Это и нам, ворам, было нужно. Тут мы не для них, а для всех вообще арестантов, чтобы, значит, хотя сколько-нибудь обращение человеческое было. И насчет пищи тоже: чтобы поменьше воровали с нашего арестантского пайка. А мы будем говорить насчет того, чтобы нашему брату вору вместе с социал-демократами на одном, значит, деле встать, одну линию тянуть!.. Вот тут-то и произошла заминка. Мы, значит, к ним, а они: нет, ты сначала воровство оставь, да честной жизнью себя покажи, а потом и приходи, тогда и потолкуем... А пока — ходи от нас дальше, от наших ворот крутой поворот... Я говорю про то, что было летом прошлого года (1905-го), когда я только что повернулся в Москву. А потом, осенью и не то было. Вы в Москве-то бывали? — обратился он с вопросом ко мне.

— Бывал.

— Хитров рынок знаете?

— Знаю немного: видел и слышал.

— Так знаете, какой там народ обитает?

— До известной степени представляю...

— Вот такой же, что и на этом самом берегу,— махнул он рукой на пристань.— Можно сказать, всякий народ: там и наш брат вор, и коты (сутенеры.— "Власть"), и босяки, и крестьяне, которые приехали из деревни и не нашли работы, и вот такие прекрасные дамы, которых уже ни в одном "доме" не держат... Ну, одним словом — хитрованцы! Так вот, в октябре это было прошлого года, знаете, что сделали московские рабочие, эти самые ваши социал-демократы? — как-то особенно торжественно обратился он ко мне.

— Что же они сделали?

— Пошли и начали бить хитрованцев.

— Как то есть бить?

— А так, собрались на митинг, там порешили разные свои дела и между прочим и насчет хитрованцев: идти, мол, сейчас на Хитров и бить смертным боем. И прямо с митинга и пошли... И били.

— Но за что же?

— А это будто "элемент" такой, который против свобод. Так вот этот самый элемент и нужно бить. И сколько тогда народу покалечили! И слышно было: будто не в одной Москве это было, а и в других городах. Началось будто с Варшавы. Там вот этих самых прекрасных дам избивали,— указал он на проститутку,— и их котов, а потом и воров тоже. В Царицыне тоже не обошлось без этого, в Саратове потом, а может быть, и в Самаре. Что касаемо Нижнего, так вот тут Ванька Козел,— он там в то время был, так сами можете от него слышать, какие дела там творились... Вот оно как широко хватило! По всей России, можно сказать.

— Но, позвольте! — остановил я его.— В Нижнем, например, революционеров избивали...

— Избивали! Так ведь надо знать, кто избивал! Это не в Нижнем только, а во всех городах было. Так ты спроси, узнай, кто избивал революционеров? Лабазники их били, трактирные лакеи, татары-старьевщики, прасолы, кабатчики, трактирщики со своей челядью! Вот кто бил революционеров! А не хитрованцы, не воры, не босяки... Это уж после октября и воры против них пошли, так и тут еще не все, а которые мало понимающие. Настоящий, понимающий себя вор, не пойдет с купцом вместе бить революционера! Этого никогда не будет. Мы тоже понимаем это хорошо...

На другой день, рано утром я сидел на краю днища разломанной беляны и смотрел на мутные волны полноводной еще в это время года Волги.

Сзади за плечо кто-то меня тронул. Я обернулся. Это был Андрей Иванович (идейный анархист, который проповедовал среди уголовников.— "Власть").

— А я искал вас.

— Чем могу служить?

— Вы чай пили уже?..

В чайной никого почти не было, когда мы пришли. Мы заняли столик у окна с видом на Волгу; нам подали две пары чаю и хлеба.

— Почему это вор не может творить,— протянул Андрей Иванович.— Кто вам сказал, что в нем убита эта способность? Где это вы вычитали?.. Вы не знаете воров, если так говорите. Где это вы вычитали?.. Это уже совершается, милостивый государь! Поймите, совершается, находится в периоде творческого созидания. И созидают они, сами созидают, эти самые воры, за которыми вы не признаете творческой способности!

— Что созидают? — не вытерпел я.

— Организацию! — внушительно произнес он.— Общественную воровскую организацию созидают! Да!..

— Где? Какую?

— На этот вопрос точно я вам не могу ответить, ибо не имею права раскрывать чужую конспирацию. Но могу все же сказать, что по настоящее число в 17 городах профессиональные воры организовались на коммунистических началах...

"Во время отступления почти все были перебиты"

Глубокой осенью того же года я был уже в одном из городов Западного Закавказья. Здесь анархисты торжествовали победу за счет главным образом социал-демократов.

Социал-демократы толпами переходили к анархистам. Отсюда, понятно, возникала вражда. Враждовали с анархистами и дашнак-цаканы (члены армянской партии "Дашнакцутюн".— "Власть"). Эти — главным образом из-за того, что анархисты терроризировали капиталистов, взыскивая с них контрибуцию.

Федералисты и эсеры в этой вражде держались нейтрального положения, скорее дружественного к анархистам, чем враждебного.

Весьма благосклонно к анархистам относились так называемая группа экспроприаторов и контрабандисты. Обе эти группы нередко называли себя анархистами и действовали от имени анархистов.

На этой почве между ними и анархистами возникали недоразумения.

Так, как-то трое экспроприаторов вручили трем сестрам учительницам письмо, требуя с них 200 рублей. Письмо было снабжено печатью местной группы анархистов.

Об этом узнали руководители группы анархистов и арестовали экспроприаторов. На допросе им было поставлено в вину, во-первых, то, что они, выдавая себя за группу анархистов, не выполняют необходимых функций группы, то есть не ведут пропаганды и пр., а, во-вторых, и то, что они предъявили требование о контрибуции не к капиталистам, а к людям, живущим своим трудом.

На первое обвинение экспроприаторы ответили, что пропаганда словом, по их мнению, не обязательна, что важны действия, а не слова. А на второе заявили, что не знали социального положения сестер и сочли их за капиталисток, потому что они занимали большую квартиру.

Во избежание подобных ошибок им предложили присоединиться к группе анархистов, что они и сделали, кажется...

Этот сам по себе незначительный случай говорит нам, что уже тут идейные анархисты довольно близко подходят к профессиональным экспроприаторам, экспроприирующим главным образом ради того, чтобы добыть средства к жизни.

И нужно сказать, что этот актив профессиональных экспроприаторов на анархизме и анархистах отражается прямым пассивом. Окрашенные героизмом экспроприации "для кутежей" соблазнительно действуют на массу, в особенности мало сознательных анархистов; они уже считают допустимым такое употребление экспроприированных денег.

Словом, блестящая оболочка скрывает от неопытных глаз скверное содержимое, и в результате получается деморализация масс, их тяготение в сторону беспечального жития с помощью экспроприаций... Удастся ли им удержаться? Времена так ненадежны, так опасны!.. Сдерживающим началом может тут послужить еще борьба с дашнак-цаканами и социал-демократами.

Первые, как партия национально-буржуазная, ставят прямые и непосредственные препятствия на пути к экспроприациям. Еще прошлой зимой в Баку произошло несколько столкновений на этой почве между анархистами и дашнак-цаканами. Насколько помнится, в одном случае был убит видный анархист, а в другом дашнак-цаканы напали на конспиративную квартиру анархистов, причем произошла перестрелка, анархисты, подавленные численностью и интенсивным огнем, принуждены были покинуть цитадель-квартиру и отступить, но во время отступления почти все были перебиты.

А в самое последнее время газеты сообщают, что те же дашнак-цаканы выпустили прокламацию, в которой требуют, чтобы анархисты прекратили экспроприации частных капиталов, угрожая в противном случае расправой собственным судом.

А партия дашнак-цакан шутить не любит. После такой угрозы анархистам ничего не остается, как или подсчитать свои силы и быть готовыми к бою, или же сейчас же и совершенно прекратить экспроприации частных капиталов.

Но первое едва ли возможно. Едва ли анархисты настолько усилились, чтобы могли рискнуть вступить в открытую борьбу с такой прекрасно вооруженной и великолепно дисциплинированной партией, как дашнак-цаканы.

Остается второе — покориться требованию и оставить частные капиталы в покое. А это само собой сузит поле деятельности экспроприаторов...

"Чиновники не могут болеть интересами собственников"

В начале июля в Бутырках меня познакомили с так называемым партийным вором, то есть с одним из организаторов воровских союзов.

Я попросил его изложить мне программу их "партии", на что он охотно согласился.

— Программа не представляет из себя ничего особенного,— начал он.

Прежде всего вор должен оставаться вором, и союз покровительствует ему только в чисто воровской его сущности. А отсюда и он подчиняется союзу и блюдет его интересы только в кругу чисто профессиональных действий. Словом, союз не знает людей с их частной жизнью и частными интересами, а знает только воров с их профессиональными интересами.

— Какую тактику союз рекомендует своим членам в их политических выступлениях?

— Что вы называете политическими выступлениями?

— Ну... всякое противодействие, активное конечно, правительственной власти.

— Но ведь вор по самому своему положению всегда находится в активном антагонизме с правительственной властью, всякий его профессиональный шаг есть не что иное, как нападение на существующий имущественный строй, на страже которого и стоит всякое правительство.

— Да, но это борьба, во-первых, до известной степени рассеянная, а во-вторых — она ведется скорее на экономической почве, чем на политической. Ведь вы, когда воруете или грабите, не предъявляете политических требований об изменении, например, формы правления или хотя бы об изменении политики по отношению к ворам.

— Что касается изменения формы правления, то такого требования, надеюсь, воры никогда не предъявят. Раз речь идет только о замене одной формы правления другой, то для нас абсолютизм наиболее удобная форма правления.

— Каким образом?

— Очень просто, при конституции или при республике правительственная власть находится в руках собственников, то есть в руках наших прямых и непосредственных врагов, тогда как абсолютизм удерживает эту власть в руках нейтральной группы, в руках чиновников, которые, конечно, не могут так болеть интересами собственников, как болеют сами собственники.

— Так что если бы вам пришлось выбирать между различными партиями, то вы выбрали бы?..

— Анархистов, несомненно, но только последовательных, не тех, которые "временно" готовы примириться и с конституцией.

— А истинно русские люди (имеется в виду "Союз русского народа".— "Власть")? Ведь они тоже против конституции и парламентаризма.

— Что ж,— совершенно спокойно отозвался он на мой ядовитый вопрос,— поскольку истинно русские люди против конституции, мы готовы, пожалуй, их поддержать и даже идти с ними... но поскольку они за собственность и собственников, мы против них. Как видите, прочного единения тут не может быть.

— Однако вы не будете отрицать, что в последнее время в особенности в тюрьмах были совместные выступления воров с политическими заключенными.

— Были. Но это вовсе не значит, что мы идем за ними. Нет, иногда мы идем с ними, но не далее того пункта, до которого ведут нас наши интересы. У заключенных политических и уголовных есть общие чисто тюремные интересы, они и выступают совместно для защиты этих интересов. И тут скорее мы используем силу политических, чем они нашу. Как-никак, а они в тюрьме временные обитатели. Кончится революция, и они уйдут из тюрьмы, а добытые ими улучшения, как, например, баня, постельное белье, металлическая посуда вместо деревянной, усовершенствованные парашки, вентиляция и пр.,— все это останется нам, постоянным обитателям тюрьмы. Значит, они на нас работают, а не мы на них.