"Манчестерская тусовка"
Николас Блинкоу М.: Флюид, 2008
Николас Блинкоу, автор романов "Кислотники" ("Acid Casual", 1995), "Наркосвященник" ("The Dope Priest", 1999), "Белые мыши" ("White Mice", 2002) и, конечно же, "Манчестерской тусовки" ("Manchester Slingback"), был не последней фигурой британской прозы 1990-х. Наряду с Ирвином Уэлшем, с которым его часто сравнивают, Блинкоу создал канон молодежной прозы прошлого десятилетия: наркотики, геи, транссексуалы, бандиты, все, как полагается. В ее основе — опыт самого Блинкоу, который в Манчестере 1980-х совмещал работу над диссертацией по философии Дерриды с работой в хип-хоп-группе (у него даже был контракт со знаменитой звукозаписывающей фирмой Factory Records — той самой, где записывались Joy Division и New Order). Он выступал в знаменитом клубе Hacienda, прикидывался геем, чтобы получать бесплатную выпивку в баре, и подрабатывал моделью. В 2000-х Блинкоу стал серьезнее: написал пьесу, получившую премию Сэмюэля Беккета; увлекся политикой и вместе со своей женой, палестинской документалисткой из Вифлеема, вступил в левое пропалестинское International Solidarity Movement; написал значительную часть эмминосного сериала "Пробуждая мертвецов" — о спецкоманде, организованной, чтобы расследовать старые нераскрытые дела; основал литературное движение — новый пуританизм. В манифесте 2000 года новые пуритане писали: "Мы прежде всего рассказчики, выбирающие нарративную форму. Мы верим в грамматическую упорядоченность, легкость и простоту текста. Мы моралисты, так что во всех наших текстах есть обязательный этический посыл". Тогда про мораль в криминальной гей-драме не пошутил только ленивый, и от нового пуританизма отмахнулись, как от литературного курьеза. Хотя, если присмотреться к самой известной книге автора — "Манчестерской тусовке",— то окажется, что это яркое повествование о манчестерском подполье 1990-х — самая что ни на есть вдохновенная проповедь того, как нельзя жить.
Главный герой, Джейк Пауэлл, в 1981 году был звездой гей-гетто (gay village — в переводе книги просто "Деревня") в пригороде Манчестера. Вместе с тусовкой юных геев он жил здесь в заброшенных квартирах, гулял по барам, распространял кассеты с жестким гей-порно, спорил о том, кто лучше — Игги Поп или Дэвид Боуи, считал обращение "старый педрила" комплиментом, готов был продать душу за понюшку амфетамина и за понюшку амфетамина стал полицейским осведомителем. Шутки кончились, когда его лучшего друга Джонни нашли в канаве порубленным на куски. Джейк уехал в Лондон, стал вышибалой в казино, купил дорогой костюм, женился и никогда бы не возвращался, если бы 15 лет спустя в той же канаве не нашли еще одного друга его веселой молодости. Полицейский инспектор вызывает Джейка на место преступления, и, бродя по новому Манчестеру, он погружается в воспоминания. Город выглядит совсем по-другому: на месте бывшей Деревни — концертный зал, на месте разрушенного вокзала — развлекательный центр, рекламирующий семейные абонементы ("Никому бы не пришло в голову рекламировать семейные ценности шестнадцать лет назад, когда Джейк, подрабатывая проституткой, укрывался под полуразрушенными сводами вокзала"). Все люди из прошлого — либо "старые педрилы" (и это уже не комплимент), либо настоящие извращенцы, и все, что может сделать герой,— это поскорее отсюда смыться.
На русском языке выходили все романы Блинкоу 1990-х и ранних 2000-х, кроме как раз "Тусовки". Хотя эта книга, если ей вообще когда-нибудь нужно было оказаться в России, должна была появиться ровно те десять лет назад, когда была написана. Не только потому, что за прошедшее время эпатажная молодежная проза наконец вышла из моды. "Тусовка" — вовсе не поколенческая книга: в молодежи Блинкоу трудно, да и не хочется видеть поколение. Это про то, что каждый получил те 1990-е, которые заслужил своими 1980-ми. У современного русского драматурга Вячеслава Дурненкова есть пьеса "Три действия по четырем картинам". В ней отец художника, живущего в питерской коммуне начала 1990-х, приезжает посмотреть на жизнь сына, плюется и уезжает, написав на стене "не нравиться" — именно так, с мягким знаком. Точно так же, через мягкий знак, несимпатична жизнь героев Блинкоу, и эта несимпатичность точно так же становится здесь практически художественным высказыванием. Амфетаминный загул манчестерской молодежи, предтечи английской новой волны, где все еще звучит Боуи и вот-вот запоет Йен Кертис, у Блинкоу лишен всяческого обаяния этой отвязной жизни. Здесь нет поучительной наркофилософии, как у Уэлша (не будем напоминать ключевой для 1990-х пассаж про выбор стиральной машины), или проповеди веселого распутства, как у обожаемых Блинкоу битников. Блинкоу защищает вечные ценности, но защищает их, погружаясь на самое дно.
"Безумствую любя"
Ольга Новикова М.: Центрполиграф 2008
Заглавная повесть сборника рассказывает о сложных любовных отношениях молодого писателя по имени Евгений с Ахматовой и Цветаевой. И это отнюдь не постмодернистская игра. На дворе сороковой год, Ахматова живет в Шереметьевском дворце в Ленинграде, вернувшаяся из эмиграции Цветаева — на улице Герцена в Москве, а автор книги Ольга Новикова пишет не о закавыченных "Ахматовой" и "Цветаевой", представляющих собой некие устоявшиеся штампы, а о поэтах, которыми безмерно восхищается, и о женщинах, которым безмерно сочувствует. Правда, женское в этой повести весомее поэтического, и тут автор вступает на опасную территорию. Приписать Ахматовой и Цветаевой общего и причем отнюдь не платонического любовника — шаг во времена, когда публика не брезгует творениями вроде "Антиахматовой" и "Цветаевой без глянца", довольно рискованный. То, что великие "малы как мы, мерзки как мы", для многих сегодня само собой разумеющаяся данность, не стоящая обсуждений, так что дело за подробностями — если не мерзости, так хотя бы малости. В такой ситуации любвеобильный молодой человек, за внимание которого соперничают две великие поэтессы, противопоставленные в народном сознании друг другу, становится персонажем просто опасным. Слишком большой круг читателей с радостью готов принять любой вымышленный эротический штрих за реальную скабрезную подробность, любую литературно условную романтическую реплику — за документально засвидетельствованную пошлость.
Но непридуманная и искренняя любовь автора к своим героиням спасает текст Ольги Новиковой от возможности такого "сального" прочтения. Существует, конечно, мнение, что для того, чтобы любить тех, кто написал "дыши последней свободой, оттого что это — любовь" или просто "люблю, но мука еще жива", не обязательно знать, как конкретно они любили. Но, возможно, оно не единственное.
"Догадка Ферма"
Жан Д`Айон М.: Иностранка, 2008
Французский профессор Жан Д`Айон изучал экономическую историю Франции и ее современную макроэкономику, входил в финансовую администрацию при Европейской комиссии и строил вполне неплохую карьеру, но в возрасте 50 лет оставил службу и сел писать романы об эпохе, широкой публике известной как "эпоха поздних трех мушкетеров" — время правления кардинала Мазарини и раннего детства будущего "короля-солнца". Главный герой — Луи Фронсак, бывший нотариус, который благодаря острому уму и любви к разгадыванию загадок становится частным детективом при кардинале Мазарини и без перерыва решает дела государственной важности. В "Догадке Ферма", второй из переведенных на русский книг Д`Айона, Фронсаку надо найти шпиона в шифровальной службе кардинала и помочь придумать шифр, который не смогли бы разгадать враги. В эпизодах — знакомые нам по книгам Дюма великие мира сего, сами мушкетеры (в "Догадке Ферма" — один Портос) и просто интересные люди эпохи, в число которых в последнем романе вошли математики Блез Паскаль и Пьер де Ферма.
Д`Айон — как раз такой автор, для которого выдуман жанр исторического детектива. Он неплохо знает эпоху, о которой пишет, пусть для удобства ему приходится немножко мухлевать с датами и фактами. Но главное его умение — способность вовремя вплетать эти даты и факты в повествовательную ткань таким образом, что и рассказ не страдает, и читатель в плюсе. Так мы узнаем, например, об авторском праве XVII века или о первых системах центрального водоснабжения. Читаем про таверну "Безголовая женщина", на вывеске которой была изображена обезглавленная женщина со стаканом в руке с надписью "Все хорошо!", или про палача, маленькая дочь которого развлекала публику тем, что висла на ногах у повешенных, облегчая их отправление в мир иной. Тут же рядом — Паскаль со своими мыслями и Ларошфуко со своими максимами. Так что в итоге лирические отступления и примечания читаешь с большим вдохновением, чем весьма занятный сюжет. Добавить к этому отличный перевод — получится практически образцовый детектив.