рассказывает Сергей Васильев
Обидно констатировать, но приходится: в украинском театральном сообществе режиссера Андрея Жолдака не очень любят. Не любят маститые коллеги, считая его выскочкой и не прощая ему выпадов в свой адрес и резких заявлений об агонии академических трупп. Не любят рецензенты, маскирующие свое невежество спесью и хамством. Не любят менее удачливые ровесники, уверенные, что имя себе их товарищ сделал исключительно эпатажем.
В общем, этот шумный, яркий, напористый, обожающий публичное внимание, приметный и крупный, даже по физическим параметрам, человек при всей своей скандальной известности вот уже много лет остается белой вороной, чудаком и чужаком, мишенью для ядовитых шпилек и постоянным объектом для мстительной, завистливой желчи. Сам Жолдак с таким отношением к себе мириться, естественно, не желает, хотя, досконально изучив изнанку кулис и психологию осмотрительных театральных чиновников, прекрасно понимает, что его экстремистский дар, парадоксальное видение мира и прихотливая художественная лексика скучной и самодовольной украинской сцене не слишком-то и нужны. Без Жолдака с его безумными идеями живется как-то спокойнее. В Киеве он не выпустил ни одного спектакля начиная с 2000-го, когда поставил в Театре на Подоле "Идиота" по Достоевскому, а в последние три года — со времени фактического запрета в Харькове шокирующих "Ромео и Джульетты" — вообще превратился в международного режиссера-гастролера. Теперь он работает то в Германии, то в Румынии, то в России, по праву числится среди новаторов современного европейского театра, его привечают крупнейшие мировые фестивали. На родине режиссер, упрямо продолжающий подписывать афиши "Андрей Жолдак, Украина", бывает налетами, обычно сопровождая свое появление брутальными интервью, пресс-конференциями и коммюнике о готовности возглавить любой ведущий столичный театр. Такая перспектива Жолдаку, впрочем, вряд ли светит, хотя он однажды уже сумел доказать, что может быть незаурядным лидером большого коллектива — за три года, в течение которых режиссер руководил Харьковским театром им. Шевченко, эта труппа с его спектаклями исколесила Европу вдоль и поперек, демонстрируя, кстати, немалую артистическую доблесть. В том самом фатально прервавшем украинскую карьеру Жолдака "Ромео и Джульетте" актеры маршировали по сцене в чем мать родила, а в одном из массовых эпизодов обмазывались коричневой субстанцией, похожей на экскременты.
Едва ли следует сомневаться в том, что и в новом своем спектакле постановщик обязательно учудит что-нибудь ядреное и оскорбительное для обывательского вкуса. Тем более что и сам материал на это провоцирует: по заказу министерства иностранных дел Германии в качестве специального проекта для Дней немецкой культуры в Украине режиссер месяц репетировал в Черкассах "Войцека" Георга Бюхнера — пьесу-загадку, пьесу-вызов, пьесу-соблазн, пьесу-пощечину. На днях этот спектакль покажут в Киеве. Что Жолдак сотворил с текстом так и оставшейся незавершенной по причине смерти в 1837 году 23-летнего автора драмы о глуповатом и третируемом всеми, кому только заблагорассудится, армейском цирюльнике, из ревности зарезавшем свою кралю и вслед за тем утопившимся, можно только гадать. Почти наверняка он пьесу перекромсал, повымарывал реплики, перевел конкретные ситуации в аллегории. Жолдак уже однажды так поступил, когда ставил с этой же труппой "Женитьбу" Гоголя, в которой не осталось ни единого слова классика, действие было сплетено из пластических этюдов, танцев, акробатики и невероятной красоты визуальных образов вроде дождя из гравия, льющегося в финале спектакля на съежившихся под зонтиками героев. Между прочим, именно из той географически провинциальной "Женитьбы" вырос сегодняшний, обласканный в главных европейских театральных столицах Андрей Жолдак — отважный визионер, воплощающий на сцене сновидения по рецептам Рене Магритта и Федерико Феллини, пытающийся вслед за Антоненом Арто ошпарить публику первичным хаосом, а затем обуздать, умиротворить, убаюкать его, преобразить в игру, превратить в иллюзию. Тот самый Жолдак, который в век диктатуры убогой посредственности извлекает из какого-то неведомого тайника, как факир из цилиндра, сотни невообразимых картин и сюжетов, невольно утверждая древнюю истину — мир фантастически сложен, в нем отсутствует линейная логика и микробно элементарные решения. Этот режиссер обладает анафемской энергией и безоглядной верой в себя. Его фантазия кажется неистощимой. Он выдумывает гораздо больше, чем в конце концов умещается в спектакле. Поэтому все его работы обладают какой-то особой плотностью и вулканической мощью. Они упруги, как молодая плоть, и щедры на диковинки, как лавка антиквара или карманы искателя приключений. Там можно случайно обнаружить совершенно невообразимые предметы и поразиться их новизне. Художественное чутье, зоркость и цепкость у Жолдака — как у охотничьего пса. Потому-то помимо эффектных мизансцен, красноречивых метафор и великолепных актерских партий в его спектаклях всегда есть эпизоды, совершенно не поддающиеся рациональному анализу, прекрасные и таинственные сами по себе, как чудо летящей в синем небе стаи или бесцельно и беззаботно скачущего между камней ручья. Эта непостижимость, в сущности, и есть искусство.
Галерея "Лавра" / 26-29 (19.00)