Вышел новый роман Владимира Маканина "Асан", действие в котором разворачивается в воюющей Чечне. Книгу заслуженного писателя, известного своим давним интересом к кавказской теме, прочитала Анна Наринская. И нашла там интерес не только к кавказской теме.
Владимир Маканин в рекомендациях не нуждается: он не только лауреат всевозможных премий, но к тому же вполне читаемый писатель — читаемый давно и даже до сих пор. Ценить Маканина принято за разлитую в его книгах интеллигентность и даже гуманизм. Проще говоря, этот автор ни разу не усомнился в том, что мерилом всего является человек. Его книги — всегда повествование о человеке, о его предназначении вообще и с учетом тех обстоятельств, которые на сегодняшний день называются жизнью.
В "Асане" этими обстоятельствами оказывается вяло воюющая Чечня после второй чеченской, человеком — майор с важной для истории русско-кавказских отношений фамилией Жилин и еще более важным, как выяснится, именем Александр. Он занимает теплую должность заведующего складами в Ханкале. Вокруг своего рабочего места Жилин выстраивает маленький, но прибыльный бизнес — он отдает горючее со своих складов с условием непременного отката: "Каждая десятая бочка — моя". Эту каждую десятую бочку Александр Жилин продает, в частности, контролирующим горные дороги полевым командирам — с условием, что они позволят доставить оставшийся бензин по назначению. Выбор между ворюгой и кровопийцей здесь не только в очередной раз сделан, но и поставлен на теоретическую основу. "Коррупция — это стократ лучше, чем хаос. Коррупция — это уже какая-никакая культура..." — эффектно формулирует один красноречивый генерал на обсуждении противоправной деятельности Жилина. Потому что Жилин нужен.
Нужен федералам, нужен чеченцам, нужен всем. Например, несчастным отбившимся от своих частей "бродячим солдатикам" — он их прячет от наказания и дает работу у себя на складах. А еще больше Жилин нужен солдатским матерям — он помогает выкупать захваченных в плен сыновей из чеченских зинданов. Такса за помощь — тысяча долларов.
В этом, собственно, и состоит маканинское послание. Есть только та человечность, которой не чуждо ничто человеческое,— это ни в коем случае не борьба за никому не понятное правое дело, о котором в условиях такой войны и говорить-то смешно. Это даже не только любовь к жене и дочке, но и забота о дачке. На эту дачку, строящуюся где-то на берегу далекой российской реки, и идут вырученные за откатное горючее деньги.
Так что вот он — засовывающий в потайной карман пачку "коррупционных" долларов теперешний "настоящий человек", теперешний герой литературы, вообще теперешний Герой. "Ну так что, Саша, кличут вас Асаном?" — спрашивает Жилина один глуповатый генерал. И продолжает: "Асан у чеченцев... Сандро у абхазцев... И просто Александр у грузин... Искандер... Скандеберг... Это все Александры! Это все отголоски былых сражений горцев с древними греками (былых поражений горцев, отметьте, именно так!). Следы Македонца. Отпечатанные в именах". Генерал-то, может, и глуповат, но ведь младенцев, устами которых глаголет истина, на войне нет, их место занимают глупцы — разумеется, сегодняшний Македонец ездит не на Буцефале, а на бензовозе.
Спорить с этим совсем не хочется. Это даже хочется принять. Как и прочую — пусть слегка раздражающую — притчевость и довольно напыщенную метафоричность этого романа, где, например, у контуженного солдатика, которого пригрел майор Жилин, из левого глаза беспрерывно текут "слезки". Разумеется, именно этому столь символично слезоточивому и достается в романе ключевая роль.
Но вот многое другое принять невозможно. Например, то, какими словами рассказана вставленная в роман история похищения и выкупа известной журналистки. Вот захватившие ее чеченцы показывают специально собранным журналистам видеозапись. На ней пленница просто сидит на кровати в порванной ночной рубашке, но ни у кого не возникает никаких сомнений в том, что ее изнасиловали. И дальше: "Она открывала глаза и оглядывалась, вероятно, только когда ее окликали...Участливым голосом... Она оглядывалась на звук, на хотя бы малый выплеск в голосе доброты... Пусть оглянется... Ее опять и опять снимали... Меняя ракурс... И она опять думала, что кто-то ее все-таки позвал, пожалел..." А потом монтаж на секунду дает сбой и мелькает картинка: "Она нагая... На столе... Несколько пышное белое тело. Слишком белое для промелька. И два мужика. Голозадые, тощезадые, с приспущенными штанами, идущие к ней..."
Или вот сцена, в которой одна из тех самых солдатских матерей, которой майор Жилин помог провести операцию с выкупом сына, благодарит своего благодетеля. От избытка чувств она укладывает сопротивляющегося майора в постель. А потом начинается: "Целовала и благодарила... Бросилась надевать мне носки. Согнулась... И все время там, внизу, целовала мне колени, ноги... Трясущимися руками подавала мне одежду. В ее всхлипах, в ее святых слюнях и слезах сквозила какая-то тяжелая, пугающая женская простота... Мать".
А другие солдатские матери пешком, чуть ли не ползком пробравшиеся на вражескую территорию, чтобы выкупить своих сыновей, "ели у пастухов, ночевали в поле... Дорогу за дорогой... Исходили, обыскали впустую горы... Один раз чичей сразу пятеро..." Ну понятно, что произошло.
Война, конечно, дело ужасное, но в подобных сценах проступает — прикрытый многословием и недосказанностями — совсем другой сюжет и совсем другой интерес. Не про Александра Македонского, который — никто и не спорит — герой.