В Петербурге состоялось первое за последние годы гастрольное выступление Государственного академического симфонического оркестра России имени Евгения Светланова. В том, что главным уязвимым местом ГАСО по-прежнему остается его художественный руководитель Марк Горенштейн, убедился побывавший в концертном зале "Мариинский" ДМИТРИЙ РЕНАНСКИЙ.
В советские времена ГАСО считался вторым оркестром страны — лучшими, как ни крути, всегда были ленинградские филармоники Евгения Мравинского. Сегодня первый по социальному статусу столичный симфонический коллектив тоже вполне мог бы претендовать на место в десятке лидеров, но только не с нынешним главным дирижером. Шесть лет спустя после назначения на этот пост Марка Горенштейна стало очевидно, что таланты народного артиста России исчерпываются разрешением кризисной дисциплинарной ситуации, возникшей после изгнания из ГАСО его многолетнего рулевого Евгения Светланова, и спасением коллектива от смерти солдафонской муштрой.
Планируя свою петербургскую гастроль, Марк Горенштейн совершил две тактических ошибки. Первая из них — решение выступить в концертном зале "Мариинский". Если бы концерт ГАСО состоялся, как и было первоначально заявлено, в Большом зале Филармонии, то шероховатости саунда могли бы потеряться в значительно ухудшенной недавним ремонтом акустике, а в идеальном сонорном пространстве Мариинки-3 это оказалось попросту невозможно. К тому же дистанция в исполнительском уровне между филармоническими коллективами и столичным оркестром значительно меньшая, нежели между ГАСО и мариинским оркестром. На территории Валерия Гергиева сравнения с его коллективом неизбежны, и для всякого отечественного коллектива кроме разве что "Musica Aeterna Ensemble" Теодора Курентзиса они будут не более утешительными, чем для подопечных Марка Горенштейна. Сегодняшний ГАСО — искусственно созданный оркестр-голем, тяжело ступающий, разговаривающий простыми предложениями колосс с нулевым интеллектом. Звучащий необработанно и сыро разношерстный инструментальный массив мог бы, как глина, под руками настоящего музыканта принять нужную форму, но тайных знаний для ее оживления у Марка Горенштейна нет. Весь небогатый арсенал выразительных средств худрука Госоркестра сводится к шаблонному ощущению формы, темповой заурядности и двум громкостным нюансам — никакого динамического развития между громовым форте и бестелесным пиано не предусмотрено. Прозвучавшая в финале концерта "Франческа да Римини" пугала тривиальностью трактовки почище ужасов дантовского ада. Доказано, что относительно часто играемые сочинения классико-романтического репертуара (из которого на сто процентов состоит сегодня портфолио ГАСО) оркестр средней руки вполне способен сыграть без дирижера, так что необходимость присутствия господина Горенштейна на сцене ограничивается чисто представительскими функциями.
Вторым тактическим провалом обернулось приглашение к партнерству Александра Князева. Натуралистический градус музыкального прожития, выданный едва ли не лучшим виолончелистом России уже в начальных тактах Первого концерта Дмитрия Шостаковича моментально вскрыл всю анемичность и безвольность ГАСО и его шефа. Островком гармонии во взаимоотношениях дирижера и солиста стала третья часть концерта, представляющая собой сольный монолог виолончели на фоне молчащего оркестра — гастроли ГАСО, как оказалось, стоило затевать лишь для того, чтобы пережить эти несколько минут с господином Князевым. Остаток программы Марк Горенштейн заполнил симфоническими бирюльками Чайковского вроде эпизодов из "Снегурочки" Островского и фрагментов оркестровой версии цикла "Времена года". Эту музыку имеет смысл выносить на большую эстраду лишь в том случае, когда она либо до изнеможения хорошо выделана дирижером, либо когда в ней предлагают новое исполнительское решение. Однако в интерпретации столичных гостей заигранные до дыр партитуры прозвучали с любовной непосредственностью, присущей выпускникам музыкальных школ. На бис урезали побивший децибельные рекорды испанский танец из глазуновской "Раймонды", окончательно продемонстрировав известный факт — существование после смерти возможно, но назвать его жизнью можно лишь с очень большой натяжкой. Увы, это касается и Светлановского оркестра.