A. Alyabiev: "The Magic Drum". Orchestral & Incidental Music
Musica Viva, A. Rudin (Fuga Libera)
"Алябьев. "Соловей"". Сочетание слов, неумолимое, как "Калинка-малинка" или "полонез Огинского", и столь же неумолимо от него веет какой-то унизительной тоской. Как по заказу, представляется искрометная передача всесоюзного радио "В рабочий полдень" или какой-нибудь беспросветный вечер русского романса — ну, из тех, что как будто специально задуманы для отбивания всякой симпатии к романсу и вокальной музыке вообще. Даже вот и бельгийский лейбл Fuga libera, и тот на обложку своего посвященного Алябьеву альбома помещает всю ту же ни в чем не повинную птицу. Хотя под этой обложкой совсем, совсем другое — тот Алябьев, которого мы не знаем, которого мы никогда не слыхали.
Читатель ждет уж рифмы "розы". Что ж, действительно страшно хочется разразиться ожидаемой тирадой: вот, мол, этот диск, записанный оркестром Musica Viva под управлением Александра Рудина, открывает нам уникальный материал, который вынуждает пересмотреть наши представления о русской музыке глинкинского времени; он возвращает нам "сибирского Россини", человека сложной судьбы (столбовой дворянин, офицер, арестован в 1825-м и сослан; как воскликнул бы Фамусов, "ах, Боже мой, он карбонарий!"), писавшего — ну надо же! — такую классную и такую европейскую оркестровую музыку; и как же счастливо наше время, в которое из забвения извлекается, чтобы избавить нас от пресыщения одними и теми же именами, такое количество перворазрядной, но малоизвестной музыки прошлого.
Как на духу: совсем уж сокрушительного восторга и тотальной переоценки ценностей ждать все-таки не стоит. Да, в советские времена Алябьева охотно записывали в жертвы царизма и практически в декабристы, хотя арестовали композитора в марте и притом по не очень байроническим обвинениям (содержание игорного притона и нанесение увечий в пылу игры), но это уж биографическое, это ерунда. Что до музыки, то тут записаны, во-первых, увертюры к водевилям, сами названия которых уже звучат музыкой ("Молодая мать и жених в 48 лет, или Домашний спектакль", допустим, ну прелесть что такое); есть еще музыка к балету "Волшебный барабан, или Следствие "Волшебной флейты"" — уж совсем интригующе. И музыка, что занятно, во всех этих случаях далеко не водевильного качества — не то чтобы новое слово по сравнению с европейскими корифеями раннего романтизма, но вдумчиво, с безусловным вкусом, шармом и изяществом, которое навряд ли проигрывает композиторам итальянского бельканто, чей оркестр злорадно сравнивали с "большой гитарой". Альбом в общем еще и весьма репрезентативный. Помимо этой приятной театральной музыки есть еще и эффектное упражнение в программности — симфоническая картина "Буря", а также милейшие скрипичные вариации на тему песни "Iхав козак за Дунай" (с неплохим соло Александра Тростянского). Все это правда как минимум интересные вещи, много говорящие если и не о гениальности автора "Соловья", то об уровне русской музыкальной культуры его времени. И тем приятнее, что на этом диске, который адресован прежде всего западной аудитории, они звучат именно в исполнении Александра Рудина и его оркестра, умело и тонко сочетающем ощущение заразительного первооткрывательского энтузиазма с крайне искушенным профессионализмом.
"Mozart Donna"
D. Damrau; Le Cercle d`Harmonie, J. Rhorer (Virgin Classics)
Коронной партией Дианы Дамрау довольно долго считалась Царица ночи в "Волшебной флейте" Моцарта, что неудивительно, учитывая гимнастические колоратурные способности певицы и прочные, отчетливо заостренные верхи ее сопрано. Честно заслуженное амплуа даровитой моцартовской певицы фрау Дамрау, судя по всему, совершенно не стесняет, однако этот ее альбом — заявка на серьезное расширение и репертуара (в моцартовских границах), и даже диапазона. Соответственно, заманчивых моментов здесь два. Во-первых, диск выглядит хит-листом, возможно, лучших сопрановых арий, созданных Моцартом за всю его карьеру. Царицы ночи тут нет, зато есть Памина. В остальной программе горделиво сопоставлены разнящиеся по тесситуре номера из одних и тех же опер, взятые из тех партий, которые поют лирические сопрано, и из тех, что поручают более глубоким голосам. Сюзанна из "Фигаро" и Графиня; донна Анна и донна Эльвира оттуда же, из "Дон Жуана"; Сервилия и Вителлия ("Милосердие Тита").
В смысле качества на выходе идея несколько странная, особенно на фоне предыдущего альбома Дианы Дамрау (который был посвящен сиятельным бравурным ариям Моцарта и его современников — прихотливо, но все-таки более адекватно). Оно, конечно, в студийных условиях еще не то можно сделать, но зачем? Абсолютной роскоши в самой окраске голоса певицы все равно нет, и даже свежести маловато; можно совершенно искренне аплодировать ее музыкальности, интеллигентности и старательности, но все равно итоговое впечатление неровное. Сюзанна, допустим, или донна Анна, или Констанца (из "Похищения из сераля" — тамошняя зверская ария "Martern aller Arten" тоже в программу попала) — все они впечатляют несколько отрешенной тщательностью работы, хотя концертные арии, пожалуй, оказываются сильнее, интереснее и глубже. А вот какая-нибудь Вителлия уже беда, да еще и — о ужас! — беда скучноватая: голос звучит пресно, низы выдавленные. Да и вообще, начинаешь, оставляя в покое техничность певицы и ее завидный контроль над собственным вокальным аппаратом, сомневаться в том, что эта пуританская трактовка в случае моцартовских донн сколько-нибудь адекватна.
"In darkness let me dwell. The Seven Shades of Melancholy"
Dorothee Mields, Hille Perl, Lee Santana. Sirius Viols (Deutsche Harmonia Mundi)
Джон Дауленд, один из самых популярных композиторов эпохи английского золотого века, для жителей туманного Альбиона примерно то же, что Шуберт для Германии. Трудно назвать британского вокалиста, который бы не обращался к его меланхоличным песням. Теперь нам предоставлена возможность оценить, как трактуют Дауленда немцы. Новый альбом, которому предпослана первая строка одной из самых известных песен композитора, инспирирован молодым немецким сопрано Доротеей Милдс и исполнительницей на виоле да гамба Хилле Перл. Светлый голос Милдс в этой музыке звучит практически идеально — с британской тщательностью, но и с более полнокровным, чем у большинства английских сопрано, тембром и более выразительной фразировкой. Аккомпанемент виол и лютни соотечественники Дауленда сочли бы слишком тяжелым — в интерпретации Хилле Перл Дауленд смотрится скорее представителем раннего барокко с его театральностью, нежели позднего Ренессанса.
Donizetti: Imelda di Lambertazzi
Nicole Cabell, James Westman, Massimo Giordano; Orchestra of the Age of Enlightenmet (Opera Rara)
Это совершенно неизвестная опера Гаэтано Доницетти — "Имельда ди Ламбертацци" создана незадолго до первого большого триумфа автора "Анны Болейн". Сюжет подозрительно напоминает шекспировских "Ромео и Джульетту"; при этом ведущая мужская партия вопреки всем канонам отдана не тенору, а баритону. Финал оперы поражает трагическим перехлестом: возлюбленного главной героини убивает ее брат, нанеся ему удар отравленным мечом, а Имельда, пытаясь высосать из раны яд, тоже погибает, успев перед смертью навлечь на себя проклятие отца. Несмотря на столь высокопарную концовку, музыка оперы дает мало поводов для упреков. В ней, как всегда у Доницетти, в изобилии встречаются прекрасные арии и ансамбли, причем солисты — молодое американское сопрано Николь Кейбл, ее соотечественник баритон Джеймс Уэстман и итальянец Массимо Джордано — партии протагонистов исполняют со знанием дела. Особый плюс — участие в записи Оркестра века Просвещения, использующего оригинальные инструменты первой половины XIX века.