приглашает Сергей Ходнев
Самое удивительное — озерцо Светлояр (Светлый Яр), в волны которого погрузился-де град Китеж, находится на любой подробной карте Нижегородской области. Как, впрочем, и речка Керженец, при которой происходит крайне важная для сюжета оперы баталия. А Малый Китеж, еще один из локусов действия, — это, как считается, поволжский Городец, столица расписных прялок и разделочных досок. И с этим нужно как-то жить. Вот жило же человечество, не имея точного понятия о том, где стояла Троя (да и стояла ли вообще), и ничего. А потом пришел Шлиман и все раскопал, но кому от этого легче: созерцая золото Трои в витринах Пушкинского музея, трудно отделаться от мысли, что между этими почтенными артефактами и вселенной гомеровского эпоса (вместе с порожденными им литературой, живописью и музыкой) связи не ощущается никакой — нет великого Патрокла, жив презрительный Терсит.
А "Китеж" — это даже не эпос. Конечно, в стилистическом смысле либретто, написанное Владимиром Бельским, представляет собой апофеоз учености: чуть ли не из-под каждой строчки проглядывает — иногда несколько даже навязчиво — ссылка на научно зафиксированный в какой-нибудь былине речевой оборот. Но с сюжетом все не так уж прямолинейно. Историю о Китеже (Великом Китеже), который во время Батыева нашествия за праведность его жителей был чудесно скрыт от глаз завоевателей и с тех пор все так невидимо и существует, Бельский почерпнул из сказания, которое ходило в старообрядческой среде. Это — принципиальный момент, и он немало вещей в опере обусловил: религиозность "Китежа", оперы-мистерии, на самом деле далека от официальной, это очень народная религиозность и народная мистика, отчасти болезненная, отчасти, наоборот — умиленная. Загадочное существование преображенного Китежа, который показан не то теологическим раем, не то былинной версией Элизиума, сродни многому в "запрещенной" (или не очень разрешенной) народной духовности — в мироощущении странников, староверческих скитов и даже сектантов: нет правды на земле, истребили ее злые люди; но, может быть, все-таки есть такое тайное место, куда вся она укрылась. "Бог-то не везде ли?" — без большой ортодоксальности парирует в самом начале оперы Феврония, объясняя, почему она не ходит в церковь. Она же учит беспутного Гришку Кутерьму, выдавшего сограждан татарам, просить прощения у матери сырой земли. В контексте всего этого даже гипотетические находки на дне озера Светлый Яр не в состоянии ничего прибавить к китежской легенде — такой, какой мы ее в конце концов знаем в трактовке Римского-Корсакова: с ее литургической величавостью, эпическим размахом и удивительным напряжением между двумя полюсами — трагизмом "земного" сюжета оперы и ликованием ее мистического завершения.
Есть мнение, что "Сказание о невидимом граде Китеже" — стопроцентно русская опера, которую иностранцу вряд ли под силу понять и прочувствовать. Нынешняя премьера Большого с этим мнением спорит — причем на разные лады. Во-первых, эту постановку "Китежа" театр впервые показал прошлой весной в итальянском городе Кальяри, где, судя по всему, оперу никто не счел непонятной русской экзотикой. Во-вторых, искать режиссера в наших краях театр не стал, а пригласил в очередной раз Эймунтаса Някрошюса. Тот, разумеется, не стал и пытаться возвращать "Китеж" в благостную иконописную эстетику традиционных постановок, хотя и не пошел по тому пути, который опробовал в своем знаменитом "Китеже" 2001 года Дмитрий Черняков. Привычный для литовского режиссера язык архаических символов и мифологии вкупе с его тяжеловатой в иных случаях эстетикой невеселого ритуала — это тоже не вполне привычная питательная среда для постановки "Китежа". Но, вероятно, впервые за историю сотрудничества с господином Някрошюсом Большой так "угодил" ему своим заказом: опера Римского-Корсакова — тот материал, с которым режиссеру работать было явно интересно и по вкусу. Хотя в оперном мире поклонников у Эймунтаса Някрошюса не так уж и много, грех не обратить внимания на решимость и режиссера, и, самое главное, труппы театра. "Китеж" — чрезвычайно сложная во многих отношениях опера, в которой только чистой музыки три с лишним часа, и в Большом театре она не шла с ранних 1990-х. Для нынешнего театра эта постановка, в общем, ничуть не меньшее испытание на прочность, чем предыдущая работа господина Някрошюса, которой были "Дети Розенталя" Леонида Десятникова.
Большой театр, 10-13 октября, 19.00