В Венеции параллельно с архитектурной биеннале проходит выставка "Йорн Утсон. Вселенная архитектора". Творчество всемирно известного архитектора, строителя Сиднейской оперы предлагает новый взгляд на архитектуру 1960-х, считает Григорий Ревзин.
Выставка организована датским музеем Луизиана — это его дебют на международной архитектурной сцене, и ему повезло. В Венеции проходит архитектурная биеннале, а ее тема — "Архитектура помимо зданий" — не позволила выставить там собственно архитектуру, за что куратора Арона Бецки разругали уже все мировые газеты. Люди, которые приехали в Венецию посмотреть последние тенденции мировой архитектуры, как-то не находят здесь зданий... Из-за этого выставки, которые показываются параллельно с биеннале, пользуются большой популярностью.
Впрочем, заслуженной. Музей Луизиана для своего дебюта действительно постарался, и выставка получилась замечательная. Она проходит в палаццо Франкетти, одном из главных палаццо Гранд-канала, и контраст между готическим фасадом палаццо, буржуазными неоготическими интерьерами конца XIX века и произведениями Йорна Утсона создает ощущение какого-то открытия.
Вообще-то, надо сказать, это странный архитектор. Сиднейскую оперу знают все, она — одно из чудес света, бесконечно растиражирована видео- и фотоизображениями. А вот другие постройки Утсона неизвестны, и как-то даже непонятно, как бы их можно было сделать хоть немного известными. Он построил два поселка для датчан со средним уровнем дохода. Хотя один из них находится в его и принца Гамлета родном городе Эльсиноре и звучит это довольно поэтично, ничего поэтичного в этих зданиях нет — тихий и удобный поселок таунхаусов. Он построил парламент Кувейта — не то чтобы особенно неинтересный, но как-то мало выделяющийся на фоне остальных правительственных зданий 1970-х годов где угодно — в Ташкенте или Вашингтоне. Он участвовал в десятках международных конкурсов, но отличался редкой невезучестью — почти ничего не выиграл.
Но дело даже не в том, что его здания неизвестны. Дело в том, что когда входишь на эту выставку, то сначала прямо теряешься. Йорн Утсон — увлеченнейший сторонник индустриального строительства, повторяющихся элементов, которые можно производить заводским способом. И там, в палаццо Франкетти, сначала представлена черепица, весьма повторяющийся элемент, потом какие-то конструктивные узлы, из которых можно собрать любые поверхности, а потом его, Утсона, исследования. Он находил повторяющиеся элементы повсюду. В траве — там все травинки похожие. В стадах оленей, где все с одинаковыми рогами и копытами. В толпах людей, в марокканских орнаментах, в образе жизни простых датчан и недатчан — везде.
Всякому архитектурному критику, которому архитектор начинает рассказывать про то, что все листочки одинаковы, все зверушки одинаковы и даже у людей много общего в том смысле, что у всех голова и два уха, ясно, к чему дело идет — к пятиэтажкам. Опыт стандартизации и заводского производства в архитектуре привел к таким кошмарным последствиям, проявившимся в облике наших городов, что возражать начинаешь сразу и инстинктивно. Тем более что если в массе других областей мы уже живем в постиндустриальном обществе, то в строительстве — все еще в периоде какой-то ранней индустриализации, когда в огромном количестве производится очень ограниченный набор изделий, а вокруг этого создается идеология жилья для простых людей, минимализма, изысканной простоты и т. д. Да, все люди похожи, но все они разные, и все листочки разные, и вообще, смысл архитектуры в том, чтобы выразить уникальность места и той жизни, которая сейчас в этом месте происходит, а не в том, чтобы привести миллионы людей к одному знаменателю.
Проблема в том, что все эти очевидные и ехидные возражения ты вынужден обращать не к инженеру Лагутенко, придумавшему пятиэтажку, а к строителю Сиднейской оперы. В этой ситуации сами принципы, которые отстаивает Йорн Утсон, приобретают какой-то другой смысл. Это примерно как рассуждения Гете про морфологию растений, которые, вероятно, сами по себе вряд ли кого-нибудь бы пронзили и потрясли. Но поскольку он еще и "Фауста" написал, то кажется, что вот это про растения и про Фауста — как-то одно и то же, что здесь открыт важнейший закон мироздания, который найден этим человеком в природе, а потом благодаря этому открытию возникло великое произведение.
Рассказывая про свою оперу, Йорн Утсон начинает с готических соборов, которые тоже собраны из одинаковых элементов и так невероятно величественны, что хочется их повторить. Он думал про готические соборы и с ними соревновался. Важно не то, как именно думал,— важна планка, которую он себе установил. И ведь прыгнул!
Йорн Утсон — харизматик, и выставка сделана так, что она тебя убеждает и уже перестаешь спорить, а просто соглашаешься. Ну да, главное в готических соборах — это то, что они выстроены из одинаковых ячеек, а главное в Сиднейской опере — что она выстроена из одинаковых сводчатых структур. И вот ведь действительно, не только пятиэтажки повторяются или эти унылые датские таунхаусы, но и готические залы палаццо Франкетти, и фантастические орнаменты муранских люстр, и бесконечные растительные орнаменты на стенах. И тут понимаешь, что так поражает в этой выставке.
Фотографии Йорна Утсона и его команды — очень характерные шестидесятнические изображения; кажется, что это команда каких-то секретных физиков из Дубны. И сам способ его мышления — открыть универсальный закон мироздания и внедрить его в промышленность — на редкость шестидесятнический. А в этих грандиозных залах венецианского палаццо вещи Йорна Утсона, документация его поисков и экспериментов начинают смотреться как сокровища. Как фантастические сокровища, которые единственно и достойны того, чтобы содержаться в этом палаццо, ради них оно и построено. Это первый известный мне случай, когда архитектура послевоенного модернизма, наше шестидесятничество — с его пафосом демократизма, дешевизны, политической левизны — поданы как драгоценность.
Вдруг понимаешь, что это действительно драгоценность. Йорн Утсон создал мировой аттракцион — Сиднейскую оперу разве что на фантиках от конфет не печатают. Но он не собирался создавать аттракцион, он открывал закон устройства мироздания и архитектуры, который позволит дать людям лучшую жизнь. Аттракцион возник как побочный эффект. Для нынешнего поколения архитектурных звезд Сиднейская опера — постоянный пример. Каждый из них хочет построить свою оперу, свой великий аттракцион. Но они пытаются создать аттракцион ради аттракциона. И у них не очень получается.
Вернее, получается биеннале, заполненная бесконечными инсталляциями, каждая из которых хочет стать аттракционом, но не выходит. И все идут на выставку Йорна Утсона, которая действительно приобретает характер драгоценности. Просто потому, что это архитектор, который думал, как устроен мир, а не как в нем посильнее выпендриться. Это как-то прошло, теперь так не принято. Среди архитекторов философов и изобретателей заменили шоумены и эстрадные звезды. А сам тип шестидесятнического мышления стал музейной ценностью, которой самое место — в превратившихся в музей буржуазных залах, среди дивных пыльных люстр и мраморных путти. Наверное, Утсон бы сильно удивился, оказавшись в таком контексте.