Книги с Григорием Дашевским

Ханна Арендт "Эйхман в Иерусалиме. Репортаж о банальности зла" М.: "Европа", 2008

Книга Ханны Арендт "Эйхман в Иерусалиме. Репортаж о банальности зла" о процессе 1961 года над "архитектором холокоста" давно стала классикой политической мысли ХХ века — и наконец вышла по-русски. Даже не читав ее, все слышали о ее центральной идее: за чудовищными преступлениями тоталитарных режимов стоят не чудовища, а заурядные люди, утратившие способность отличать добро от зла. Не страдания евреев и не преступления нацистов, а именно эта способность и ее утрата составляют главную тему книги, объединяющую рассуждения о преступниках, их пособниках, жертвах и об участниках самого процесса. Арендт не пишет историю холокоста или отчет о процессе, а рассуждает, оценивает и судит. Тон книги, отсутствие пиетета к жертвам и резкость оценок возмутили многих и вызвали продолжающуюся до сих пор полемику.

Кто осмелится сказать — еще не властям, не начальству, а самому себе — "это зло; я не буду в нем участвовать"? И почему люди теряют эту способность? Вот главные вопросы книги. Уже после выхода книги Арендт написала: "Чтобы совесть работала: нужна либо очень сильная религиозная вера — которая встречается крайне редко. Либо: гордость, даже высокомерие. Если в таких вопросах ты говоришь сам себе: кто я такой, чтобы судить? — то все, ты уже пропал".

Но вместо того, чтобы говорить о самой книге, приходится говорить о качестве ее русского издания. По-русски она вышла под названием "Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме" ("Европа", 2008; пер. С. Кастальского, Н. Рудницкой). Почему заглавие и подзаголовок поменялись местами, неясно. Таких неясностей в издании много. Почему-то для перевода выбрано первое издание книги, а не вышедшее в 1965-м, два года спустя, пересмотренное и дополненное "Постскриптумом" о полемике второе, которое с тех пор и переиздается — и является той классической книгой, которую читает весь мир. Но главная беда — у перевода явно отсутствовал редактор. (Указаны "главный редактор — Г. Павловский" и "ответственный за выпуск — Т. Раппопорт", но вычитка и сверка перевода в их функции, очевидно, не входила.) Поэтому перевод приходится назвать не то чтобы плохим, но ненадежным — в каждом отдельном месте ему нельзя доверять. Есть, как в любом переводе, просто ошибки — например, "радикальная разновидность" антисемитизма превращена в бессмысленный "радикальный ассортимент", а "судьи, слишком хорошо помнящие об основах своей профессии", превратились в "слишком совестливых для своей профессии". Вместо "процесс начал превращаться в кровавое шоу" переводчики, путая буквальное и бранное значение слова "bloody", пишут "в чертово шоу" — то есть, по их мнению, Арендт не критикует и даже не издевается, а попросту бранится.

Но главная тенденция переводческих искажений — непонимание и банализация мысли Арендт. Поэтому "множественность", ключевое понятие политической философии Арендт, превращается в шаблонный и здесь бессмысленный "плюрализм мнений". Арендт пишет: "На свете существует многое, что страшнее смерти, и эсэсовцы уж постарались, чтобы эти страшные вещи постоянно предстояли сознанию и воображению их жертв". А в русском переводе читаем: "эсэсовцы постарались, чтобы их узники испытали все вообразимые и невообразимые страдания". Говоря о восстании в Варшавском гетто и других проявлениях героизма у евреев, Арендт пишет: подвиг восставших в том и состоит, что они "отказались от сравнительно легкой смерти, которую нацисты им предлагали,— перед расстрельным взводом или в газовой камере". А переводчики пишут: "отказались принять от нацистов 'легкую' смерть" — и эти дешевые риторические кавычки выдают всю пропасть между их текстом и текстом Арендт, которая, сама, к счастью, избавленная от опыта гетто и концлагеря, тем не менее имела смелость назвать эту смерть "сравнительно легкой".

Обиднее всего, что таких ошибок не так уж много — если бы перевод был вычитан и сверен, то все мы бы с радостью им пользовались. Но в нынешнем виде каждый отдельный пассаж можно подозревать в непростительных искажениях. Так что тот, кто захочет узнать, что Арендт написала в данном конкретном месте, пусть непременно сверит русский перевод с английским оригиналом. А без такой сверки из этой книги можно получить только самое общее — примерное — представление об идеях Арендт. Судя по издательской аннотации, говорящей о "кровавой попытке тбилисских властей" и об "упорных попытках Запада", издание задумывалось как некая идеологическая акция — а такие акции обычно и адресованы тем, кому обо всем хватает примерных представлений.

Слиман Зегидур "Повседневная жизнь паломников в Мекке" М.: Молодая гвардия, 2008

Слиман Зегидур родился в горной деревушке в Алжире, в 1970-е переехал во Францию, где довольно быстро сделал журналистскую карьеру, активно выступая в прессе по болевым вопросам исламских меньшинств. Во Франции он известен прежде всего как телеведущий программ об исламе и Ближнем Востоке на канале TV-5 Monde. В 1987 году Зегидур совершил малое паломничество в Мекку (умра), в 1988-м — полный хадж, а в 1989-м выпустил книгу-репортаж по мотивам этих двух поездок, ставшую во Франции интеллектуальным бестселлером.

Это не исследование и не попытка рассказать немусульманам о главной мусульманской святыне. История вопроса и религиозное значение хаджа для вчерашних и сегодняшних мусульман достаточно подробно изложено в предисловии Владимира Бобровникова. Зегидура же интересуют две вещи: жизнь паломников вне и внутри Мекки и жизнь Мекки во время хаджа. Бюрократические мелочи здесь важнее, чем религия: как верующий решается на хадж, как он к нему готовится, как получает необходимые бумаги — процедура, все более усложняющаяся с ростом мусульман в мире (сегодня из 900 миллионов мусульман только 900 тысяч имеют возможность доехать до Мекки). Самый запоминающийся образ — самолеты Air France, полные благоговейных мужчин, держащих на коленях чистые белые праздничные одежды, и давка, в которую превращается это чинное благолепие в самой Мекке. Мекка у Зегидура — город-гермафродит, "храм божий и рынок". Рекламные плакаты IKEA и Coca-Cola перемешиваются здесь с плакатами "Восславим Господа", и там, где заканчивается сакральное, начинается базар. Он пишет и про торговлю, и про проституцию, и про гомосексуализм, неизбежно процветающий в закрытом мужском сообществе, и про незавидную жизнь исламских женщин, но за Меккой земной неизменно виден у него образ Мекки небесной.

Перихан Магден "Убийства мальчиков-посыльных" М.: Livebook, 2008

Перихан Магден — важный персонаж современной турецкой прозы, известная не только своими романами, но и тем, что она мать-одиночка (вещь для Турции совершенно скандальная), зарабатывающая на жизнь литературным трудом, жила в коммуне, пишет колонки для оппозиционной левой турецкой газеты "Радикал" и в 2006 году была привлечена к суду за призывы к борьбе против обязательной военной службы и оправдана, не без помощи шумного международного движения и деятельности организаций по правам человека. Именно судебный процесс привлек международное внимание к ее персоне, ее известный дебютный роман "Убийства мальчиков-посыльных" (1991) был переведен на все мыслимые иностранные языки, а самый известный турецкий писатель Орхан Памук в колонке в Guardian назвал ее чуть ли не лучшим турецким автором современности.

Памук хвалит прежде всего стиль, манеру автора "играть с турецким языком и выворачивать его наизнанку, удовольствие, которое она получает от высмеивания штампов поп-культуры". Именно язык — то, что сразу цепляет в этом тексте, хотя проза Магден и не растаскивается на цитаты, в ней ирония возникает от описания забавных событий. Вот неназванного главного героя выгоняют из консерватории, он берет свой лиловый плащ, садится в поезд и встречает там карлика с обезьянкой, из соседнего купе к нему рвется с неким важным сообщением манджурский принц-провидец, но герой его не слушает. Он идет в бар, встречает там человека с надписью на майке "сначала" — ага, думает он, "сначала было слово",— но нет, полной надписью оказывается "сначала были Rolling Stones". Он разгадывает убийства мальчиков-посыльных, тайна которых становится очевидна читателю практически сразу. Важную роль в его жизни играют мамочка, которую мы ни разу не встретим, и индийский слуга по имени Ванг Ю. Забавная, иного слова не подберешь, проза. Но что к чему — лучше даже не пытаться разобраться. На вопрос "что все это значило" здесь может быть только один ответ: "Не скажу,— крикнул он. И убежал".