Фестиваль танец
В рамках фестиваля "Территория" в новом здании театра "Мастерская Петра Фоменко" при поддержке администрации президента России, банка "Русский стандарт" и компании MasterCard выступил французский Национальный хореографический центр Орлеана с новым спектаклем своего руководителя Жозефа Наджа "Антракт", который шел без антракта всего 64 минуты, что порадовало ТАТЬЯНУ Ъ-КУЗНЕЦОВУ.
Родившийся в сербском местечке Каньяжа венгр Йозеф Надь, во Франции превратившийся в Жозефа Наджа, заработавший европейскую известность и ставший руководителем Национального хореографического центра Орлеана, знаком москвичам с 2000 года. Тогда он привез своих "Полуночников" — преломленные в кафкианском духе воспоминания о малой родине — и стал кумиром московских интеллектуалов и фестивальных организаторов. С тех пор он приезжает в Москву регулярно, заслужив кроме международных наград две российские "Золотые маски" — "За лучший гастрольный спектакль года".
Обаяние спектаклей Жозефа Наджа — в их особой атмосфере, сотканной из его юношеских воспоминаний. Наджевская Каньяжа, населенная сумрачно-гротесковыми персонажами, стала таким же художественным мифом, как Макондо Маркеса. И хотя на "Антракт" автора вдохновила древнекитайская "Книга перемен", время, остановившееся на внутренних часах хореографа, позволяет ему укоренять в этом забытом богом, но завораживающем местечке хоть бюхнеровских убийц, хоть персонажей Кафки, хоть китайские иероглифы.
Можно, конечно, довериться театроведам, объяснившим особо пытливым зрителям, что Надж рассматривает свое новое произведение "как сеть, каждый узелок которой соответствует одной из 64 гексаграмм" загадочной книги, объясняющей мироустройство. Можно даже попытаться вычленить в "Антракте" те 64 микрособытия, которые "составляют драматургию спектакля". А можно довериться собственным глазам и увидеть неизменные фрагменты наджевской вселенной: черные ящики иллюзиониста; зеркала, отражающие и преображающие реальность; экраны, за которыми клубятся загадочные тени; мужчин в черных костюмах, похожих на гробовщиков, и завороженных женщин — то ли невест, то ли покойниц.
В отличие от литературных прототипов спектаклей Жозефа Наджа гексаграммы "Книги перемен", представляющие "глобальное отображение и гиперструктуру вселенной в ее бесконечном разнообразии", явно не вызвали в хореографе личной заинтересованности. Свои испытанные приемы Жозеф Надж вбрасывает на сцену хаотически, не особо заботясь об их взаимосвязи и логике спектакля. В результате "Антракт" распадается на цепь аттракционов, недостаточно эффектных, чтобы скрыть невнятность концепции и исчерпанность безотказных образов наджевского мира.
Вот заторможенная женщина в белом платье до пола корчится на авансцене, словно пытаясь высвободиться из липкой паутины. А вот ее, уже окоченевшую, персонаж Наджа окунает ногами в черный ящик, а потом ее стопами, окрашенными алой краской, чертит на листе бумаге загадочные письмена. Трое мужчин в черных костюмах колбасятся на авансцене, заложив руки за спину на манер рабов из "Спартака" — что их гнетет и зачем им свобода, остается без ответа: номер прерывается, когда становится ясно, что сил у немолодых танцовщиков уже не осталось. Для передышки актеров движенческие эпизоды чередуются с визуальными: по экрану скользят тени шариков, сменяются головами драконов, дракон глотает шарик — вырубка, эпизод исчерпан. Из той же — "передышечной" категории — театр кукол: над ширмой появляются головы в вязаных колпаках с прорезями для глаз. Кукольные "террористы" бесплодно трясут кухонно-средневековым оружием — тесаком для рубки мяса, крюком для подвески туш. Однако политический месседж послан, автор благонамеренно засвидетельствовал свою озабоченность мировыми проблемами.
Хореографическая часть спектакля — самое печальное. Некогда учившийся на художника господин Надж и в лучшие свои годы был не особо тренирован, подкупая своеобразием почти клоунской, трагически беспомощной пластики. В "Антракте" поседевший 52-летний хореограф участвует во всех групповых сценах и разражается несколькими длинными монологами. Но сейчас это фирменное подворачивание конечностей, подергивание головой и одышливое катание по полу выглядят не художественными приемами, а бессилием человека, физически не способного на иное высказывание.
В результате самыми пластичными и живыми в этом пафосном и выхолощенном спектакле становятся музыканты под предводительством композитора Акоша Шелевени. Четверка универсалов, играющих на всевозможных инструментах,— от яванского гамелана до европейского контрабаса — рождает такие невероятные сочетания звуков, создает такую плотную сценическую атмосферу и работает с таким темпераментом и страстью, что следить за манипуляциями музыкантов куда занятнее, чем за глубокомысленными маневрами господина Наджа и его коллег-танцовщиков.