Гастроли театр
В Александринском театре показали "Федру" театра "Народовы". Режиссер Майя Клечевская — представительница нового поколения польской режиссуры — в России до сих пор была неизвестна. Но после "Федры" запомнится многим, считает ТАТЬЯНА Ъ-ДЖУРОВА.
"Федра" — элегантная и вместе с тем варварски избыточная — претендует на место в пространстве культурных ассоциаций. Майя Клечевская отважно сконструировала спектакль из текстов еврипидовского "Ипполита", "Федры" Сенеки, "К Федре" Пера Улова Энквиста и "Федры" Иштвана Ташнади. Уже на входе в зал зрителей встречает звонкий собачий лай. На сцене — белая больничная палата. Пол скользкий, потолки низкие, двери стеклянные. Над дверьми — типовые зеленые таблички с человечками, бегущими в поисках аварийного выхода. В правом углу, на больничной койке с двумя капельницами — неподвижный мужчина. Прямо по курсу — двери лифтов, которые привозят то бесчувственную Федру, то вестников смерти. В центре — неподвижная как манекен дива в красной шляпе, с двумя борзыми на поводке. Собачки, будто чуя ответственность возложенной на них сюрреалистической миссии, потявкивают как заведенные, через равные промежутки времени.
"Федра" поначалу кажется вульгарным сериалом, в котором глава семьи (по совместительству криминальный авторитет) впал в кому, а сын и мачеха, пользуясь неожиданной свободой, пустились во все тяжкие. Но если это и "Санта-Барбара", то снимал ее как будто Дэвид Линч. Майя Клечевская предлагает калейдоскоп сюжетов и сюрреалистических образов, будто щелкая пультом с канала на канал: с семейной мелодрамы на "Скандалы недели", с "Криминальной хроники" — на "Персону" Бергмана или гринуэевского "Повара, вора...".
Режиссер с увлечением играет в разные игры. В одной игре Ипполит "по Фрейду" вожделеет свою фиктивную мать и стремится занять место отца в ее постели. Сама же Федра — жертва дурных генов. Как постоянное напоминание о них — аутичный юноша в набедренной повязке, ее брат Минотавр. В другой всплывает тема конфликта поколений. Дети Ипполит и Арикия с разбитыми в кровь лицами (похоже, их только что пытали) объединяются, чтобы противостоять "отцам". Все эти игры, сюжеты и персонажи объединены триадой секс--страх--насилие. Причем насилуемые и насильники, вожделеющие и "объекты желания" все время меняются местами.
Центральное место на сцене занимает стол, уставленный салатницами и тарелками с настоящей едой. Пища читается как образ плоти, неутоленного желания. После того как звучит объявление о смерти Тесея, вдруг выскакивает целая стая "федр", все в одинаковых красных платьях, и жадно набрасывается на еду, хватая ее прямо руками. Арикия (Патриция Солиман) истерично набивает рот пищей, параллельно рассказывая о том, как солдаты насиловали мать и убивали братьев. Еда вылетает у нее изо рта, будто царевну тошнит воспоминаниями. Салатами "придурок" Минотавр обкладывает голову безутешного Тесея (Ян Энглерт). И наконец в финале на этот стол выкладывают коронное блюдо — завернутый в черный полиэтилен труп Ипполита.
Понять, кто есть кто, поначалу невозможно, позже — незачем: образы двоятся и множатся. Одни и те же сцены проигрываются по несколько раз. Ипполит I — молодой социальный герой, бунтарь, не желающий следовать "царственным" законам отца. Федра I то корчится в судороге неутоленного желания, то соблазняет Ипполита сексом "по телефону": ее жаркий шепот доносится как будто откуда-то снизу, из-под стульев зрителей, приглашая всех спуститься в ее "теплый, влажный лабиринт". Позже Федра II с охапкой белых роз, беззащитная, униженная, припадает к ногам обнаженного Ипполита II, который холоден как античный мрамор. Актриса Данута Стэнка идет на крайний риск: ее измученная похотью Федра такова, какой ни одна женщина не согласилась бы себя увидеть. При этом польским актерам, в какие бы патологические бездны ни погружал их режиссер, кажется, от рождения присущи изящество, безмятежность и самоконтроль. Благодаря этому качеству, сколько бы крови ни пролилось на сцене, "Федра" все равно напоминает безукоризненный танец.