рассказывает Юлия Пешкова
Лондонский Музей Виктории и Альберта крайне удачно выбирает моменты для своих выставок. Незадолго до Олимпиады здесь показывали китайский дизайн и архитектуру, сейчас, когда еще не утихли страсти после осетинского конфликта и в политический лексикон вернулись неприятно знакомые слова вроде "противостояния" и "угрозы", здесь вспомнили об эпохе холодной войны. На прошлой неделе в V&A открылась выставка Cold War Modern: Design 1945-1970.
Конечно, это случайное совпадение. Подготовка началась задолго до августа, и в каком-то смысле экспозиция является продолжением выставки двухгодичной давности Modernism: Designing A New World 1914-1939. Однако факт: именно сейчас выставка смотрится с особенным интересом. И возможно, идея кураторов — показать, что, несмотря на окончание холодной войны, мы продолжаем жить в мире, созданном под ее влиянием,— будет восприниматься более живо.
Хотя официальным началом холодной войны считается март 1946 года, разделение мира на два лагеря случилось сразу же по окончании войны настоящей. Именно с этого момента начинается исследование кураторов выставки. И если политические противоречия начались немедленно, в области дизайна социалистические и капиталистические страны шли первое время в ногу. Все в большей или меньшей степени пострадали от мировой войны, все нуждались в скорейшем восстановлении экономики, возврату к нормальной жизни. Заново построенный Роттердам и новые кварталы столиц Восточной Европы, социальное жилье по проекту Ле Корбюзье и многоквартирные советские дома — казалось, что на бытовом уровне у жителей двух враждующих миров больше общего, чем различий. В первое время после установления советского влияния в Восточной Европе там сохранялись оригинальные архитектурные движения — в какой-то момент казалось, что именно они являются настоящими наследниками предвоенного модернизма.
Однако чем быстрее восстанавливалась Европа, тем быстрее отдалялись друг от друга два полюса. Уже спустя каких-то пять лет после войны стало очевидно, что между ними нет ничего общего, а если и есть, то оно будет искоренено обеими сторонами. Все области жизни — от легкой промышленности и кино до космических и военных исследований — стали площадкой для выяснения отношений и подтверждения своего превосходства. Да что площадкой — настоящим полем битвы. У них — ядерная бомба, у нас — спутник, они — на Луну, а мы — сразу в космос, у них — небоскребы, у нас — сталинские высотки и т. д. Каждая сторона тратила все силы на то, чтобы доказать, что ее путь развития правильнее, каждая создавала свою утопию. И для этого необязательно было заглядывать в космос. Все, что окружало людей в обыденной жизни, стало выражением идеологии, демонстрацией "правильного" образа жизни. За редким исключением никаких взаимообменов не происходило. Пленных на этой войне не брали, перемирий не признавали. Никита Хрущев, посетивший в 1959 году американскую выставку в Сокольниках, при виде оснащенной по последнему слову техники кухни в своей грубоватой манере сказал вице-президенту Никсону: "Ну и что, у нас не хуже". Как бы там ни было, американцы этого не узнали — за железный занавес просачивалась только нужная информация.
Но одновременно с утопиями холодная война породила и свои антиутопии. Постоянный страх и напряжение нашли свое выражение в искусстве и дизайне. Виновник катастрофы, разумеется, менялся в зависимости от страны происхождения, но видение планеты с выросшим на ней грибом ядерного взрыва одинаково преследовало оба лагеря. Бомбоубежища, подземные города и укрытия, изящные (насколько это вообще возможно) бытовые противогазы, проекты куполов, способных быстро укрыть дом или целый квартал при угрозе взрыва,— подобного рода воплощения страха ядерной войны появились по обе стороны железного занавеса.
Как известно, холодная война, то утихая, то распаляясь до состояния почти "горячей", продолжалась до конца 1980-х. Но кураторы останавливаются примерно на 1970-м. Они признают, что история на этом не заканчивается, но считают, что дальше пути политики и дизайна расходятся. Застой в СССР, экономический спад и нефтяной кризис 1973 года снизили темпы столь активного еще недавно соревнования. Западный дизайн пустился в самостоятельные, не подкрепленные обстоятельствами поиски путей развития. Модернизм умер, на его месте родился постмодернизм, а это уже уводит слишком далеко от предмета исследования.
История, пусть и сокращенная, холодной войны предстает на выставке в своем материальном воплощении. Дизайн здесь понимается в широком смысле: мебель соседствует с архитектурными макетами и фотографиями, бытовая техника — с одеждой, агитплакаты — с моделями космических ракет и чертежами атомных станций. Кураторы задействовали все, что было порождено холодной войной и стало разменной монетой в споре двух сверхдержав, чтобы получить картину как можно более объемную. Хотя СССР, даром что один из двух главных героев, представлен не очень активно. Что и понятно: мы-то знаем, что за космическими исследованиями и гонкой вооружений легкая промышленность была несколько подзабыта, и представить советскую бытовую культуру послевоенного периода практически нечем. Так что участие СССР в холодной войне показано преимущественно спутниками, фотографиями зданий сталинской эпохи и плакатами, высмеивающими западную культуру. За социалистический дизайн на выставке отдуваются страны Восточной Европой, что тоже соответствует действительности: именно они снабжали нас мебелью, посудой и прочими предметами презренного быта. Капиталистический дизайн, собранный на выставке, нам уже во многом знаком. Стулья Эймсов, созданные, как оказывается, с помощью военных технологий, или надувные кресла Zanotta стоят сейчас в каждой третьей хорошо обставленной московской квартире. Но именно в таком контексте, сопоставленные с экспонатами из калужского Музея космонавтики, они смотрятся особенно интересно, демонстрируя тот дизайн, которого у нас не было и которым мы начали жадно пользоваться лишь недавно.