Две недели назад Deutsche Bank объявил о приобретении за $65 млн 40% акций одной из старейших российских управляющих компаний UFG Asset Management с правом выкупа оставшихся 60% до конца 2011 года. О том, как UFG удалось осуществить столь выгодную сделку с западным инвестором в разгар мирового финансового кризиса и чем нынешние события на фондовых рынках отличаются от ситуации 1998 года, "Ъ" рассказал совладелец компании и экс-министр финансов РФ БОРИС ФЕДОРОВ.
— В чем отличие нынешнего финансового кризиса от предыдущих падений фондового рынка, например в 1998 году?
— Для России разница колоссальная. Кризис 1998 года был результатом прежде всего недальновидной экономической политики властей. У нас тогда был абсолютно непосильный внутренний государственный долг, ГКО размещались по сумасшедшим ставкам, были большие проблемы с внешним долгом. Ну и, естественно, была совсем другая конъюнктура на сырьевых рынках. Сегодня у России нет ни внутреннего долга, ни внешнего. Курс рубля искусственно никто не поддерживает. Есть огромные золотовалютные резервы. И наконец, цены на нефть и газ высокие. Покажите мне хоть одного экономиста, кто бы уверенно сказал, что они упадут до $8 за баррель, как это было в мае 1998 года! Нынешний кризис пришел с Запада, и одним из главных его проявлений стал тотальный передел мирового финансового рынка. Традиционного банковского мира больше нет.
— Все так фатально?
— Когда Lehman Brothers, Merrill Lynch или Morgan Stanley несут невероятные убытки, вынуждены искать партнеров, продавать свои акции суверенным фондам, а то и полностью продаваться — такого не было никогда. Я прекрасно помню кризис 1987 года. Рынок падал, но не так же. И причина в том, что люди слишком долго торговали воздухом — производными инструментами второй, третьей, восьмой степени... Торговали и еще получали за это премию. Это же не может вечно продолжаться! Мы живем во времена, когда получение бонуса в конце года — самое важное событие для банкира. И ради этого можно сделать все что угодно. Менеджеры так много (и чрезмерно) зарабатывают, что это уже обсуждается в конгрессе США! А долгосрочная стратегия развития бизнеса никого вообще не интересует. Все хотят быстро сорвать банк. Я понял, что происходит что-то не то, когда увидел в солидных газетах и журналах объявления: приглашаем розничных клиентов играть на Forex, и, что самое интересное, им даже "плечо" дают. Это какой-то сумасшедший дом.
— На Западе или в России?
— У нас, в России. На Западе такого не увидишь. Чрезвычайно опасно, когда клиента подвешивают на крючок левериджа (дают кредитное "плечо"). Это же очень просто: купил акций на $100, вложив своих, ну, скажем, $20, а $80 — это кредит. А стоимость купленного пакета упала до $50. Чтобы вернуть долг, клиент продает бумаги с убытком и еще остается должен. Сейчас короткие позиции у нас запретили, но о последствиях надо было раньше думать. На Западе давно обсуждается, что финансисты с этим инструментом перегнули палку. Конечно, некоторые банки заигрались. Особенно те, кто строил свою стратегию на получении дешевых денег на Западе, которые потом дорого отдавали местной клиентуре. Из банков, может, только 3% могли занимать на Западе. Они-то и пострадали в первую очередь. Сегодня многие мелкие и средние банки находятся в лучшем финансовом положении, чем самые крупные.
— Как вы оцениваете меры, принятые Минфином и ЦБ РФ по выводу из кризиса банковского сектора?
— В принципе все делается правильно. Может быть, не стоило закрывать рынок так надолго: он бы "отскочил" раньше. Но то, что добавили ликвидности в банковскую систему,— это абсолютно правильно. Однако у правительства в запасе есть еще целый ряд антикризисных мер. Например, в случае необходимости можно инвестировать на фондовый рынок часть Пенсионного фонда и других резервных фондов. И еще у меня есть вопросы к стратегии Минфина по управлению резервными фондами государства. Вкладывать эти средства исключительно в инструменты американского казначейства — по меньшей мере недальновидно. У меня как экономиста нет объяснений, почему это происходит именно так. Золотовалютные резервы — да, они традиционно во всем мире хранятся в иностранных активах. А если взять суверенные фонды от Норвегии до Австралии, не говоря уже об арабах или Сингапуре, часть этих средств вкладывается в акции ключевых компаний своих стран. И ничего здесь такого опасного нет. В конечном итоге, если вложить эти средства в акции "Газпрома" или Сбербанка, риск меньше, а потенциальный доход выше. Что, у "Газпрома" стало меньше газа что ли? Или у Сбербанка что ли какие-то серьезные проблемы есть? Да нет там проблем, идут нормальные процессы реформирования в лучшую сторону. И сегодня эти акции настолько дешевые, что все, у кого есть деньги, бросились их покупать. Думаю, скоро станет ясно, что, несмотря ни на что, Россия — это островок стабильности в мире глобального хаоса.
— Даже несмотря на резкие заявления властей в адрес "Мечела", что привело к обвалу его котировок?
— У нас многие вещи специфически проходят. Так ведь в каждой стране своя специфика. Вот в ЕС сейчас обсуждают запрет на приготовление пекинской утки, потому что при этом слишком много потребляется энергии. Кто-то запрещает охоту на лис. Бред! Дури хватает во всем мире. В России система не такая либеральная, как, может быть, и мне бы хотелось, но экономика у нас здоровая, она развивается, никто ничего не национализирует. Если бизнесмены не вмешиваются в политику, никто их не трогает. Как бывший чиновник могу сказать, что постоянный поиск заговоров в России — бред. Сейчас пошли слухи, что некие силы в России специально обвалили рынок, чтобы дешево скупить какие-то компании. Ну это ж глупость!
Нужно признать, что российская экономика сегодня гораздо более здоровая, чем большинство экономик развитых стран. Оттого, что на Западе рецессия, наш экспорт не уполовинится, ведь мы продаем не телевизоры и "Мерседесы", а сырье. А немцы зимой все равно будут топить свои дома. Кроме того, мир сегодня более развит, есть много стран, которые раньше энергию не покупали, а сегодня покупают и готовы наращивать объемы. Поэтому, с моей точки зрения, мы гораздо больше других стран изолированы от негативных последствий мирового кризиса. Экономический рост продолжится, наличные деньги за счет продажи ресурсов все равно в страну идут.
— А проблема инфляции? Ведь ряд антикризисных мер, предложенных Минфином и ЦБ, например снижение размера отчислений в фонд обязательного резервирования (ФОР), приведет к ее росту.
— В данном случае такая мера, на мой взгляд, является вполне оправданной. Другой вопрос, знают ли в ЦБ, насколько надо снижать ФОР, когда, нужно ли его через месяц повысить? Это то, что по-английски называется fine tuning — отточенность экономической и финансовой политики. Этим инструментарием ведь надо постоянно пользоваться. А у нас сначала паника на рынке, а потом год ничего не происходит. Вмешательство Банка России в экономику начинается тогда, когда кризис уже в разгаре. Я что-то не могу припомнить, чтобы в течение года по телевидению обсуждали, что сказал нынешний председатель ЦБ. Он выступает, только когда на рынке происходит что-то экстраординарное. Обычно же мы обсуждаем, что сказал Бернанке (Бен Бернанке, глава ФРС США.— "Ъ") либо глава нацбанка Китая.
Проблема инфляции — самая важная из всех существующих, особенно с учетом тех вливаний в банковский сектор, которые сейчас делают Минфин и ЦБ. На месте правительства я бы обратил внимание именно на эту проблему. Если инфляция усилится, тогда все элементы экономической политики могут быть смазаны и будут большие проблемы. Надо признать, что ЦБ пока не стал мощным инструментом в борьбе с инфляцией, как это принято во всем мире.
— Как реагируют ваши клиенты на нынешнюю ситуацию в России? Я имею в виду не только недавнее рекордное падение фондового рынка, но и события на Кавказе.
— Те, кто вложил средства в акции российских эмитентов, понятно, волнуются, но ни у кого нет ощущения того, что в России системный кризис. Наоборот, сегодня достаточно много людей на Западе говорят, что надо вкладываться в российскую экономику: все очень дешево стало. И что еще меня удивило, большинство американских инвесторов про Грузию вообще ничего не спрашивают. Европейские инвесторы обсуждают, что на падении российского рынка можно больше заработать. Короче, все разговоры про холодную войну, про какие-то там политические риски в России — не более чем разговоры. В целом же для нашей экономики нынешний кризис — холодный душ. Сегодня меньше наших фирм и банков могут занимать за границей, ну и что? Может, это не так плохо. Чем меньше занимают, тем меньше у нас влияние западного кризиса. FT пишет про задолженность российских фирм в размере $45 млрд. Но, если вычесть "Газпром" и нефтянку, в итоге почти ничего не остается. Корпоративного внешнего кризиса просто не может быть. Наша экономика в целом находится в здоровом состоянии. Этот кризис не затронул глубинные процессы. Сейчас ни одна системная структура не собирается падать. Если на рынке будет меньше брокеров или несколько банков не первой величины перейдут в другие руки, ну и что? Остальные станут поосторожнее. Это не наш кризис, это их кризис.
— Кризис на мировых рынках может углубиться?
— Я считаю, что на мировых рынках еще не все закончилось. Послушайте, когда речь идет о выделении триллиона долларов только в Штатах на поддержку финансовой системы, это же самый настоящий системный кризис! Они нас постоянно учили, что мы нецивилизованно себя ведем. А я думаю, что им на себя нужно посмотреть.
— Вы агитируете покупать акции "Газпрома" и Сбербанка как член совета директоров и того и другого?
— Уверен, что нынешнее падение акций этих эмитентов временное. Все вернется на прежний уровень и даже выше. "Газпром" — это лучшая мировая компания в области добычи природных ресурсов, а Сбербанк — можно сказать, единственный реально крупный банк в России, который, кстати, во время кризиса получает больше клиентов. Напуганные кризисом вкладчики знают потом одну только дорогу — в Сбербанк. Покупка этих акций сегодня — это самая безопасная инвестиция, может быть, в мире. Я совершенно спокойно как член совета директоров и того и другого могу сказать, что и сам буду прикупать их акции, и другим советую. То, что повысилась стоимость заимствований на международном рынке, конечно, неприятно, но ни "Газпром", ни Сбербанк не находятся в критической ситуации, у них нет кризиса ликвидности. Это мощнейшие российские компании, которые, я не сомневаюсь, по своей капитализации превзойдут те пики, которые уже были. "Газпром" и Сбербанк — это алмазы из короны Российской империи. Никуда не денутся, и в ближайшие пять-десять лет я не знаю, что нужно сделать, чтобы я сказал по-другому.
— Банкиры жалуются на проблемы с привлечением денег с западных рынков. Вы же недавно крайне удачно продали свой бизнес Deutsche Bank. Как вам это удалось?
— Сделка готовилась давно. Все цены определялись еще зимой, до кризиса. С тех пор шли длительные юридические процедуры. Для Deutsche Bank вхождение в бизнес какой-то компании — это вопрос динамики ее развития, доли рынка, соотношения с другими участниками рынка. Речь идет не о какой-то краткосрочной сделке: раз, купили и ушли. Они покупают 40% с правом выкупа оставшихся 60% до конца 2011 года. Как и в прошлый раз при покупке нашего инвестиционного банка (Объединенная финансовая группа (ОФГ), на базе которого затем был создан российский Дойче Банк.— "Ъ"). Таким образом, немцы уменьшают свои риски: когда у нас в России что-то продают, бывшие владельцы зачастую исчезают, и бизнес сдувается. Deutsche Bank заработал в России за последние годы существенно больше, чем они нам заплатили за ОФГ. Кроме того, немцам нравится то, что UFG Asset Management всегда проводила очень консервативную политику на рынке инвестиций. Так что и в период кризиса мы себя чувствуем лучше, чем другие участники рынка. Консерватизм и осторожность рано или поздно дают хорошие результаты.
Нам же был нужен серьезный западный партнер для инвестиционно-брокерского бизнеса. Deutsche Bank — это один из немногих мировых банков, который, конечно, тоже пострадал в ходе кризиса, но выжил и даже, думаю, еще кого-нибудь может купить. В США на плаву остался JP Morgan, а в Европе — Deutsche Bank. Эти банки играют вдолгую и сохраняют стабильность, несмотря на то что рынки серьезно лихорадит.
— Это правда, что в UFG переходит главный исполнительный директор группы Дойче Банк Чарльз Райан?
— Не переходит, а возвращается. С 1 октября у него заканчивается контракт в Дойче Банке. Он останется неисполнительным председателем совета, но его жизненные интересы теперь будут связаны прежде всего с UFG. Он один из старших партнеров, и я надеюсь, что 50% времени все-таки у него будет уходить на Private Equity. Как инвестиционный банкир с большим опытом, он нам может помочь в конкретных проектах. Одновременно он будет курировать еще несколько направлений. Скучать ему не придется. Мне лично его возвращение очень приятно, ведь мы с ним партнеры с 1991 года. Чтобы русский с американцем не поругались в течение 17 лет, это случай уникальный.
— Среди инвестбанкиров бытует мнение, что только благодаря господину Райану, который является совладельцем УК UFG, сделка с Deutsche Bank оказалась столь успешной.
— Думаю, это не совсем справедливо. Сыграло роль прежде всего то, что покупка нашего инвестбанка оказалась очень успешной для Deutsche Bank. Они заработали много денег и получили лидирующие позиции в России на брокерском и инвестиционно-банковском рынке. Чарли непосредственно в переговорах по этой сделке не участвовал. Он, конечно, о них знал, но все переговоры вел Флориан Феннер (управляющий партнер UFG.— "Ъ"). Кстати, люди из Deutsche Bank достаточно жестко вели переговоры. Нельзя сказать, что не было торга по цене. Но я ответственно заявляю, что Deutsche Bank ни разу не попытался использовать кризис для того, чтобы пересмотреть условия сделки. Этот вопрос даже не поднимался.
— Чем будет заниматься господин Райан в UFG?
— Курировать деятельность фондов Private Equity. Недавно у нас произошло первое закрытие второго фонда прямых инвестиций — UFG Private Equity Fund II, в ходе которого мы привлекли $300 млн.
— Это правда, что в этом фонде есть инвесторы с Ближнего Востока? Для вас это реальная альтернатива традиционным рынкам капитала, которые сейчас в кризисе?
— Самым крупным инвестором в Fund II у нас оказался один из пенсионных фондов Кувейта, который инвестировал $100 млн. Мы будем активно собирать деньги на Ближнем Востоке, в Азии, хотя до сих пор ориентировались на Европу и США. В азиатских странах отношение к России зачастую более прагматичное. Люди гораздо меньше обсуждают политику и хотят больше узнать про экономику. Сейчас мы начинаем второй этап поднятия денег, и пока у нас нет ощущения, что все отвернулись от России. Наоборот, идут очень конструктивные переговоры.
— Среди инвесторов второго фонда есть европейцы?
— Да. $50 млн инвестировал Европейский банк реконструкции и развития (ЕБРР). Остальные более мелкие. Нескольких лондонских компаний по доверительному управлению семейным капиталом.
— Когда ожидается второе закрытие этого фонда?
— Трудно сказать. У нас есть срок до 1 марта, чтобы набрать $500 млн. Если наберем быстрее, значит, быстрее закроем — в конце года или в начале следующего.
— Появление инвесторов из Кувейта осложнит вашу работу в связи с рядом ограничений при инвестировании средств мусульман, в частности, в алкогольные или табачные активы?
— Действительно, во втором фонде у нас не будет ни алкоголя, ни табака, ни азартных игр. Но это требование не только инвесторов с Ближнего Востока. У ЕБРР также достаточно консервативная политика с точки зрения сферы вложений.
— В какие секторы рынка будут инвестированы эти средства?
— Кризис несколько изменил ситуацию на рынке. Традиционно мы любим все, что связано с розницей, медийные, телекоммуникационные активы, интернет, финансовые услуги. Поскольку сейчас цены на все упали, мы смотрим и на отрасли, которые раньше нам были не по зубам, на крупные проекты, в том числе в нефтегазовом секторе. Главное, чтобы это было каким-то образом связано с конечным потребителем. Если есть потребитель, будет и рост, мы вкладываем только в растущие компании. Второе — мы инвестируем исключительно в частный бизнес, у нас нет проектов с участием государства. У нас нет задачи найти что-то там по дружбе с правительством.
— А банковский сектор вас интересует?
— Будем смотреть обязательно. У нас уже есть опыт работы на этом рынке: в первом фонде у нас акции небольшого банка. Он хорошо растет. Но и во втором фонде будут финансовые услуги — банки, страховые компании и, возможно, что-то еще, например коллекторские агентства. И падение финансового сектора для нас — дополнительный бонус. Мы привлекаем живые деньги, и понятно, что в нынешней ситуации на каждый доллар можно купить больше, чем полгода назад.
— После краха крупных западных банков инвесторы более охотно идут в фонды Private Equity?
— Этот рынок в меньшей степени подвержен ежедневным колебаниям. Ведь обычно фонды Private Equity покупают акции компаний сроком на три-пять и даже семь лет. То, что произошло сегодня, не имеет большого значения. Гораздо важнее то, как работает команда, растут продажи или нет, географическое расширение бизнеса. Здесь еще непаханое поле. На фондовом рынке не так уж много по-настоящему ликвидных бумаг, а Private Equity — это новая отрасль в России. Она существует максимум десять лет. Первые семь лет вообще-то мало кто участвовал в таких фондах, суммы микроскопические. Сегодня эта сфера развивается, и в ближайшие три-пять лет она вырастет еще минимум в 10 раз по объему привлеченных средств. Количество проектов вырастет тоже минимум в 10-15 раз. Это следующая волна развития инвестиционного процесса в России. Фонды идут вдолгую, это не спекулянты, которые пришли, быстро закупили, продали. И менеджерам многих средних компаний, с которыми мы ведем переговоры, это, естественно, импонирует. Они хотят расти. Они не хотят инвесторов, которые норовят заработать 20% и тут же выйти из проекта. Поэтому за нами будущее.