Книги с Анной Наринской

Имя Дэвида Ремника — нынешнего главреда New Yorker, автора пулитцероносной книги "Могила Ленина: Последние дни советской империи", материалы для которой он собирал, работая корреспондентом Washington Post в Москве на рубеже восьмидесятых-девяностых,— известно у нас даже и не в узких кругах. Ремниковский "Мухаммед Али" — пример ловко написанного, изобилующего интересными фактами и мыслями нон-фикшн, который не смогли испортить не безликий перевод, не странно переиначенное название.

В оригинале книга называется "King of the World: Muhammad Ali and the Rise of the American Hero", что, как ни крути, совсем не похоже на получившееся на русском "Мухаммед Али: Американская мечта короля ринга". Тут пропадает многое. Во-первых, Ремник рассказывает именно о "восходе" Али: желающие узнать что-нибудь, скажем, о его боях с Джо Фрейзером и Джорджем Форманом будут разочарованы — повествование заканчивается семидесятым годом. Во-вторых, если уж говорить о мечтах — мечта у "короля ринга" была, во многом, антиамериканская. "Я — чемпион в тяжелом весе, но и теперь есть районы, в которые я не могу переехать,— сказал Кассиус Клей журналистам 26 февраля 1964 года, на следующий день после того, как отбил чемпионское звание у Сонни Листона в по-настоящему кровопролитном бою.— Я знаю, как избежать ловушек и не подвергнуться травле собаками. Для этого я должен оставаться в своем районе. Я не нарушитель спокойствия. Я не верю в принудительную интеграцию. Я знаю свое место". Трудно представить себе слова, более противоречащие по пафосу произнесенной всего за полгода до этого знаменитой речи Мартина Лютера Кинга "I Have a Dream". Кинг призывал к сосуществованию и равенству. Кассиус Клей, вслед за идеологом "Нации ислама" Илайджей Мухаммедом и тогда еще лояльным к "Нации" Малколмом Иксом, декларировал необходимость расовой сегрегации. Сегрегации, правила которой должны теперь диктовать люди с черным цветом кожи. Через десять дней после этого заявления Кассиус Клей принял имя Мухаммеда Али.

В своей книге Ремник, в сущности, сосредотачивается на двух вещах: на важнейших для становления Мухаммеда Али поединках и на его отношениях с "Черными мусульманами". Ранний бой с Джорджем Раймондом Вагнером по прозвищу Великолепный, бои с Листоном, с Флойдом Паттерсоном описаны чуть ли не по минутам, с цитатами из газетных репортажей и свидетельствами очевидцев. История сближения Кассиуса Клея с "Нацией" и его драматических отношений с Малколмом Иксом (Али охладел к своему наставнику, когда тот, съездив в Мекку, перешел на более терпимые к "голубоглазым дьяволам" позиции) тоже описана подробно, с привлечением множества свидетельств, включая доклады осведомителей ФБР. В то же время Ремник предпочитает лишь вскользь упомянуть другие — вполне скандальные и вроде бы привлекательные для биографа — детали жизни короля ринга. Он замечает, что за любвеобильность его прозвали "миссионером ниже пояса", но в описания не пускается и довольно кратко рассказывает о первом браке — с Сонджи Рои, с которой Али развелся из-за "несоответствия принципам 'Нации Ислама'". Даже знаменитый отказ от службы в армии во время Вьетнамской войны, аргументированный легендарной фразой "я с вьетконговцами не ссорился", оказывается лишь эпизодом, иллюстрацией генеральной линии книги — свидетельством "не рабского" поведения Али. Важнее всего для Ремника оказывается впечатление, которое отказ Али ехать во Вьетнам произвел на молодых афроамериканцев. Он приводит слова современника, вспоминавшего в 1967 году, всего через 12 лет после того, как в штате Миссисипи родственники кассирши продовольственного магазина сначала пытали, а потом убили чернокожего подростка, который осмелился сказать ей "пока, детка": "Когда он отказался, я почувствовал больше чем гордость: я почувствовал, что он защитил мою честь как чернокожего и как человека".

При этом "Мухаммед Али" Дэвида Ремника отнюдь не антирасистская агитка — в сегодняшней Америке никому ничего уже доказывать не надо. Это вполне удачная попытка вставить биографию великого человека в контекст чего-то более важного, чем отдельная, даже самая значительная, судьба. Итог оказывается чтением если не легким — как и полагается нью-йоркеровскому автору, Ремник умудряется вставить между двумя репликами Али, например, экскурс во взаимоотношения бокса и мафии,— то занимательным.

М.: Эксмо, 2008

Последний роман Джона Ирвинга "Покуда я тебя не обрету" был только что переведен на русский язык, и вряд ли можно представить себе человека, который легко одолевает по несколько семисотстраничных романов американского мастера в год. Тем не менее у Ирвинга до сих пор осталось несколько романов, не переведенных на русский язык. В том числе важный роман 1998 года "A Widow for One Year", в русском переводе превратившийся в "Мужчины не ее жизни". Роман, по которому в Голливуде в 2004 году был снят странный фильм "Дверь в полу" с Ким Бейсингер и Джеффом Бриджесом в главных ролях (причем Бриджес даже нарисовал по книге комикс и вывесил на своем личном сайте), считается одним из самых ярких и самых любимых в Америке романов Ирвинга, но секрет, наверное, в том, что роман этот легкий для чтения, очень женский и, на самом деле, о любви.

В романе почти все герои — писатели. И сама главная героиня, Рут Коул. И ее отец, Тед, который пишет и иллюстрирует детские книги-страшилки. И мать Марион, которая ушла от отца и в своих романах оплакивает смерть своих старших сыновей. И даже шестнадцатилетний любовник матери Эдди, который пишет плохие книги о любви молодого юноши к женщине старше его. В начале романа Рут четыре года, ее семья разрушена смертью двух ее старших братьев, погибших несколько лет назад в автомобильной катастрофе. Отец нанимает подростка по имени Эдди О`Хара в качестве помощника на лето, но мальчик заводит роман с его женой, и вся история плохо заканчивается. Тридцать лет спустя эта детская история помогает Рут раскрыть убийство в квартале красных фонарей в Амстердаме, еще пятнадцать лет спустя ее собственная история наконец-то обретает счастливый финал.

Писательство у Ирвинга всегда имеет момент терапии: все пишут, чтобы забыться, или пережить трагедию, или осознать прошлое. Пишут все, и гнет прошлого настолько тяжек, что заставляет героя (или героиню) долго страдать, метаться, вспоминать, бежать в Европу и гулять в черном свитере по кварталу красных фонарей в надежде на открытие великих истин. Но главное в этой книге, что это прежде всего любовная история, и как в каждой хорошей любовной истории все в итоге воссоединяются: мать с дочерью, возлюбленная с любимым, а писателю находится читатель.

СПб.: Азбука, 2008

Каталонский поэт и филолог Роза Планас дебютировала в популярной литературе романом "Флорентийские маски" в 2004 году — на этом ее писательская карьера и завершилась, если не считать научных трудов, например по литературе и холокосту. Четыре года спустя роман воскресили и стали переводить на иностранные языки — потому что сегодня кажется, что он вполне себе в тренде "умной" беллетристики от профессора Эко до подельщика Брауна. Мистика, культура, история и детектив: роман начинается с того, как у старой торговки на Гаити трое друзей — богатый сынок мексиканского актера, англичанин и итальянский ученый — покупают выброшенный морем человеческий череп с чрезвычайно длинным носом — череп человека, прежде известного как Пиноккио,— и клянутся друг другу узнать его тайну. В ходе довольно странным путем идущего расследования оказывается, что череп имеет важное отношение к тайному братству актеров, что Пиноккио действительно существовал и что сам Коллоди имел к его жизни непосредственное отношение.

В жанре "наплети вокруг сюжета околокультурную белиберду и продай его" Планас отнюдь не мастер, ее роман грешит обычными для филолога многословными описаниями и обычным для литератора, который не очень уверен в себе, но очень хочет продать свой роман, многообразием сексуальных сцен. Кукла с носом не первый раз становится героем трэша — ужастиков типа "Злой Пиноккио" можно вспомнить целое море. Нос деревянной куклы оказывает на детей такое ужасающее воздействие, что в диснеевской версии его даже заменили на добропорядочную пимпочку, да и в самой сказке, по мнению Планас, есть немало пугающего.

Познавательного в ее книжке еще меньше, чем в Брауне, и примерно столько же, сколько в истории, произошедшей примерно одновременно с публикацией романа, когда во Флоренции была найдена и якобы раскопана могила человека по имени Пиноккио, жившего в XVIII веке, которому местный умелец Карло вставил деревянные протезы, после того как на войне тот потерял почти все конечности. Но на общем фоне страшилок и мистики этот роман все-таки выделяется прежде всего тем, что выдержан целиком в одной тональности: мрачного, пугающего, поэтического рассказа о вещах, которые на самом деле могли бы быть очень смешными — ну что можно представить себе более смешное, чем череп Буратино?