Поскупее, чем "Фауст" Гете

Михаэль Тальхаймер свел трагедию к минимуму

Фестиваль

На Александринский фестиваль в Петербург приехал "Дойчес-театр" с двумя спектаклями своего главного режиссера Михаэля Тальхаймера — "Фауст. Часть 1" и "Крысы". "Фаусту" внимала ТАТЬЯНА Ъ-ДЖУРОВА.

Москву с Михаэлем Тальхаймером познакомили два года назад, когда привезли на фестиваль NET, возможно, лучший его спектакль — "Эмилия Галотти". В Петербурге Тальхаймер впервые. Немецкий гений и впрямь оказался сумрачным. Такого скупого на прием и на краски спектакля, как "Фауст. Часть 1", петербуржцы, возможно, еще не видели. Первые полчаса нашему вниманию представлены исключительно черная стена и монолог Фауста на ее фоне. Некоторые не выдерживают — бегут. Однако наблюдать за Фаустом Инго Хюльсманна, за его то резкими, то широкими красивыми жестами, его то прямой, то складывающейся в вопросительный знак фигурой довольно интересно. Текст, сухой, четкий как доклад, пролетает мимо ушей. Хюльсманн будто пишет своим телом желчное письмо безмолвным небесам, отчитывается в безверии, усталости, скепсисе.

Тальхаймер безжалостно изъял из спектакля всю мистику и метафизику. От всей многофигурной гетевской фрески осталось семь персонажей. Текст сокращен — даны лишь поворотные моменты. Нет ни договора на крови, ни превращения в юношу, ни полета на шабаш ведьм. Нет ни Бога, ни черта, ни небес, ни преисподней. Все это для режиссера — из разряда декоративной оперной чепухи. Есть отношения, слова и поступки. Под покровом пустых небес человек сам несет за них ответственность. Мефистофель, небольшой, с крысиным личиком человек в мешковатом свитере, незаметно подставляет Фаусту свое плечо, на которое тот опирается, не прерывая рассуждений. Он, конечно, не злой дух, а фаустовский двойник. Но сквозь скучную будничную личину в брутальных фарсовых интермедиях прорывается что-то бесноватое.

Вся выразительность этого спектакля — в актерах. Их позы, взгляды и жесты скупы и точны как хирургический надрез. Иногда целый поворот сюжета дан в одном простом лаконичном движении. Они и сами кажутся медицинскими инструментами в руках опытного врача. Вот Марта (Изабель Шосних) — здоровенная фрау, грудь вперед, богатырский разворот плеч, неподвижные ноги, как колонны, крепко уперты в землю. Но при виде Мефистофеля Марта бессознательно начинает суетливо тереть ладони, вспотевшие от вожделения, о бедра. К Гретхен приходит Валентин, мешковатый молодой человек в бороде, нависает над ней со своими упреками. Гретхен, как боксер, готовящийся принять удар, вся подбирается и с вызовом снизу вверх обращает к нему свое израненное лицо.

Самое мощное, что есть в этом спектакле,— это взросление и разрушение Гретхен. Акценты расставлены четко: с появлением Гретхен — Регины Циммерман — стена раздвигается, ее белая больничная кровать в глубине — единственное на весь спектакль пятно света. Сначала она — немецкая невинность, семенит мелкими аккуратными шажками, крепко прижав локти к неловкому полудетскому телу. Реакция Фауста на Маргариту тривиальна: средних лет Гумберт запал на Лолиту. Ее же чувство — неожиданное, открытое, детское.

Сцена, в которой Гретхен задает Генриху вопрос о вере, решена Тальхаймером жестко и комично. Она, вся — напряжение, застыла на авансцене. Он выписывает петли, пластические и словесные, на заднем плане. И раз за разом она ставит точку в пространных монологах Фауста простым как выстрел: "Ты веришь?", "Так ты не веришь?". Сцена поединка повторяется раз за разом, но никто никого не слышит. И вот Фауст уже бьется в истерике, слова переходят в вой, а Гретхен истерически визжит. И даже финальный поцелуй, которым Гретхен затыкает рот Фаусту, не способен ничего изменить.

А дальше — превращение Гретхен. С пустым стаканом в руках, у Гете — с ядом для матери, у Тальхаймера — "символом веры" Фауста, она забирается в свою постель. Откуда встает не человеком — истерзанной оболочкой. Ее пустое, похожее на маску лицо с синяками и с размазанной кроваво-красной помадой — лицо живого мертвеца. Одним движением Мефистофель растирает по лицу Гретхен, шее, животу кровь, густую, бурую, словно источающую густой сладкий запах. И уж разумеется, никто не забирает ее на небо. Ответ Гретхен на предложенное Фаустом бегство — яростный взмах руки и кровяной фонтанчик из горла.

В финале Тальхаймер дает своему Фаусту-1 слова исцелившегося Фауста-2 из второй части гетевской трагедии. Фауст на авансцене, рукав рубашки в крови Гретхен, прекрасные слова — в зрительный зал, слева — верный спутник Мефистофель. А меж тем пронзительно яркий луч высвечивает у него за спиной кровать с нелепо перекосившимся как сломанная игрушка мертвым телом Гретхен. И это — как окончательный приговор, который некому произнести.

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...