В художественной жизни России произошло беспрецедентное событие. Люксембург, объявленный в этом году культурной столицей Европы, открывает сегодня свой выставочный сезон грандиозной экспозицией работ Максима Кантора. Так начнется ее двухлетнее турне по крупнейшим музеям мира, которое завершится в московском Музее изобразительных искусств имени Пушкина. О творчестве Максима Кантора пишет искусствовед АЛЕКСАНДР Ъ-ЯКИМОВИЧ.
Разумеется, подобный проект немыслим без участия международного финансового капитала. Репутации, имиджи и смыслы возникают не сами собой, а производятся специальными социальными механизмами (которые социологи застенчиво называют "группами влияния"), — точно тем же манером, что и имиджи в сфере шоу-бизнеса, политики и науки.
Благосклонный взор власть имущих остановился на Канторе. В странствие по Европе и прочим континентам, где до сих пор бродили призраки "мыслителя Кабакова" и "шарлатана Глазунова", теперь отправляется Максим Кантор. Выбор "группы влияния" отнюдь не случаен.
Кантор пишет людей-жертв. Его герои — загнанные в угол существа, которые ведут себя именно так, как это им положено: отчаиваются, бунтуют или, перейдя предел страданий, просветляются духом. Не только банкир, но даже искусствовед может определить, что выставка Максима Кантора — это протест против насилия, унижения, утраты человеческого облика.
Такой протест кажется позитивным тем влиятельным структурам общества, которые считают себя ответственными за благополучие человечества и незыблемость человеческих ценностей. И они правы. Однако помимо правды, понятной банкирам и искусствоведам, есть и другая правда о художнике.
У Кантора есть картина "История случайного семейства" (собственно, не одна картина, а несколько, поскольку свои основные темы он варьирует в нескольких, отчасти сходных, отчасти отличных друг от друга картинах). Изображен коридор коммунальной квартиры, с ее тягостной бесприютностью и бездушной перенаселенностью. Поглядев на этот дом не для жизни, начинаешь сомневаться в том, что Кантор верит в утопию "человеческих ценностей".
Когда-то Ясперс написал о Ницше, что тот отличается умением "мыслить противоположное". Это определение универсально, и если присмотреться к работам Кантора, то все эти закоулки и панорамы советского социума, вместе с его отталкивающими обитателями, есть в то же время иное — бесконечная, таинственная, полная чудес Вселенная. Вот это и есть "мыслить противоположное". Это безразличное сострадание, это эстетизм уродств. Это восхитительный Большой мир, полный до краев всякой дрянью, то есть прежде всего людьми и плодами их усилий.
С некоторого момента Максим Кантор пишет большие многопространственные полотна, где, как на иконе, можно различить то, что простым глазом обычно не видно — а именно, мировое пространство, в котором можно упасть вверх, подняться вниз, обогнать себя, оказаться среди невообразимых энергий, скоростей и трансформаций. В этом пространстве действуют законы, которые в человеческом мире означают смерть, хаос, беззаконие, чудовищную бесчеловечность. Но и величие, которому не найти сравнения на Земле. Его картины напоминают: унизительнейшая мерзость, называемая "жить на свете", не исключает просторов свободы и радости бытия.
Но такое искусство — опасная вещь. Его соблазнительность заключается вовсе не в том, что оно показывает всему свету в миллионный раз, как низко может пасть человек и как плачевно его пребывание в земной юдоли. Как раз это не очень существенно. Опасность в том, что оно демонстрирует наглядно, каким образом зло и добро переходят друг в друга и составляют одно целое, будучи, тем не менее, противоположностями — картина, которая в экстремальном варианте граничит с помешательством, и в любом варианте не согласуется ни с какими "человеческими ценностями".
Если "любая мысль верна" или "любой постулат означает как себя самого, так и свою противоположность", то чего же и бояться? Никто ни за что не отвечает, так что прямое дело искусства — устраивать занятный апокалипсис и не переживать о том, что гуманизм есть особо изощренная форма насилия над "другими", сатанизм есть форма богопочитания, а Декларация независимости, если ее деконструировать, содержит в себе тайную мечту о том, чтобы найти, кому поклониться.
Здесь есть неопровержимая логика, а значит, присутствует Человек как мера всех вещей. Когда мы логически и философски приходим к тому, что современное искусство должно быть занятным игрищем о сексе, жестокости и смерти, то мы еще раз демонстрируем наш гибкий разум этого неудержимого двуногого и голосуем за цивилизацию отцов, за Сократа, Леонардо, компьютерные игры и парламентаризм. Однако Максим Кантор не голосует, не анестезирует раны, не снимает тяжесть кошмарной реальности посредством игрового гипноза. Он чурается кокетливых поз и иронии. Это непростительно, бесчеловечно, да и безвкусно не быть ироничным, повествуя об агонии душ и судорогах погибающих тел. Художественная элита Москвы будет права, когда отвернется от чужака и безнадежно серьезного архаиста. Истеблишмент культуры тоже будет по-своему прав, ухаживая за ним как за соблазнительным женихом.
Посмотрим, однако же, что будет дальше. Может быть, его выставка окажется странным анахронизмом. Но, может быть, с нее и начнется наконец давно ожидаемое "другое искусство"?
Финансирование проекта взяли на себя Deutsche Bank и Инкомбанк, спонсорами выступила также East-West United Bank (Люксембург), Lufthansa, Югорский банк (Москва).