Сборник рассказов Михаила Елизарова "Кубики" воскрешает жизнь городских окраин конца 80-х: ее отвратительный запах, отвратительный цвет и отвратительный вкус. Анна Наринская безуспешно пыталась найти в "Кубиках" что-нибудь кроме них.
Михаил Елизаров родился в 1973 году в Харькове. В середине 90-х эмигрировал в Германию. В 2001 году выпустил сборник "Ногти". Титульная повесть, макабрически воссоздающая безвоздушную атмосферу позднего застоя, привлекла к молодому автору внимание если не читателей, так, во всяком случае, критиков. Слышались даже возгласы про "нового Гоголя". Затем вышли развенчивающий интеллигентскую духовность роман "Pasternak" и сакрализирующий советский уют роман "Библиотекарь", и восторги как-то поутихли. Но у многих осталась спокойная уверенность: вот есть Михаил Елизаров, он пишет книги и делает это хорошо.
И Елизаров действительно хорошо пишет, в том смысле, что он умеет составлять слова. И какие слова! В рассказах нового сборника "Кубики" имеется и "малофья", и "булки" (раздвинутые, если кто не понял), и "трусняки" (в смысле трусы), и всякое анальное. И не то чтобы нам такое не нравилось (попробовали бы мы, чтобы нам сегодня такое не нравилось!), но только в случае этих рассказов надо, чтобы такое нравилось ну просто очень. Потому что оно бесконечно, монотонно, циклично повторяется на протяжении более чем двухсот страниц, а катарсис (совсем как у героев рассказа "Импотенция") все никак не наступает. Тут надо уточнить, что не все рассказы в этом сборнике про жесткий секс и изнасилования. Некоторые — пожалуйста — про убийства. И про колдовство. Про него даже многие, включая те, которые про изнасилования.
Отчасти замысел этих текстов состоит в том, чтобы показать заговор тайных сил, стоящих за бесцветной и бессмысленной позднесоветской бытовухой. Но и убийство посредством гвоздодера, и кража души посредством заколдованного холодца — все это подается монотонным говорком одноклеточных обитателей пригородов, укладывающимся в слепо напечатанные страницы милицейского протокола,— и тогда, когда рассказ представляет собой собственно милицейский протокол ("Дзон", "Старушки"), и во всех остальных случаях.
В этом, конечно, вся фишка — в этой протокольности, в смазанности, в заштампованности, в безличности, прикрывающей несказанную мерзость. Все эти "я начал наносить ему ногами", "я стала направляться в свой подъезд", "изнасиловал в естественной форме" должны растворять все человеческое. Они и растворяют. А нечеловеческое, наоборот, воссоздают. Они идеально воссоздают пропитанную мочой вонь лестничных площадок в хрущобах, убожество квартир: "Между прихожей и кухней коридор с туалетом и ванной. В туалете стены до середины выложены бирюзовой плиткой, выше обычная побелка. На двери с внутренней стороны календарь за восемьдесят восьмой год с "Ладой" девятой модели. В ванной комнате плитка кофейного цвета. Над ванной натянуты две пластиковые струны для сушки белья. На раковине раскрытая мыльница. В одной половине мыльницы хозяйственный обмылок, в другой — новый розовый брусок". Перечисление заканчивается отключенным холодильником "Днепр", возле которого "труп светловолосой женщины тридцати лет... на женщине серо-голубой лифчик и белые трусы...". Это описание квартиры, в которой лежит мертвое тело, профессионально сделано в литературном отношении, а продолжение этого рассказа (про попытку гомосексуального изнасилования) так же профессионально убеждает, что эта вот, в серо-голубом лифчике и белых трусах — хотя мы про нее ничего не знаем — просто мертвый таракан. Потому что у Елизарова все — тараканы. Или колдуны, которые тоже тараканы, наделенные злой силой.
И вот выходит, что мы все здесь почему-то собрались, чтобы рассматривать через увеличительное стекло всех этих тараканов, которые никогда не были Грегором Замзой. Но даже если позволить себе это сомнительное удовольствие и узнать всю правду про Шеврыгина, который употреблял в пищу насекомых, мелких животных и тухлое мясо, а также про Панкратова, который зажимал в подворотнях малолетних детей, прогуливающих школу, и "запускал им пальцы в трусики со стороны спины", то приходится задать себе вопрос: зачем мы теперь про это знаем? Скорее всего, найдутся желающие ответить на такой вопрос про книгу Елизарова так же, как доброжелательно настроенные критики объясняли, зачем смотреть фильм "Груз 200" (с ним "Кубики", конечно, будут сравнивать). Мол, за событиями фильма "скрываются подземные коридоры метафор, которые объясняют, что произошло с Россией в середине 80-х и что происходит с ней до сих пор".
И — да — рассказы Елизарова хоть все-таки не объясняют, но описывают российский (ничего украинско-харьковского в книге нет) кошмар конца 80-х. Не "россию конца 80-х", а "российский кошмар конца 80-х". Да, описывают. И даже магнетизм здесь какой-то присутствует, и, повторимся, умение составлять слова. Но это умение, пусть безусловно важное, все-таки требование к студенту литинститута. К писателю все-таки предъявляются другие требования. Например, чтобы он писал "из кишки прогульщика потекло", а нам было еще как-нибудь, кроме как противно.