Фестиваль танец
Девиз тринадцатой танцевальной биеннале в Лионе "Назад в будущее" расколол участников фестиваля на два лагеря: одни погрузились в прошлое, другие ринулись в будущее. ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА сосредоточилась на мемуарных спектаклях.
Хореографические мемуары строчат преимущественно дамы. Их воспоминания по-женски сентиментальны, но по-мужски конъюнктурны: редкий спектакль обходится без политического контекста. Живущая во Франции болгарка София Табаков припомнила репрессированного дедушку, который перед арестом оставил сыну свое пальто. Это самое пальто, ставшее семейной реликвией, сделалось главным героем спектакля "Песнь VI". С дедушкой все обошлось: Сталин умер, его выпустили. А вот зритель вынужден следить за тем, как две зрелые дамы и один немолодой мужчина с похоронными лицами заторможенно бродят в мешковатых пальто. После часа таких заупокойных блужданий сцена воображаемого расстрела почти радует своей живостью и динамичностью.
Китаянка Вен Хуи печалится о духовном убиении личности. Ее спектакль "Память" монотонен как протекающий кран, хотя повествует о временах довольно бурных: хореографиня припоминает собственное отрочество, выпавшее на годы культурной революции. Выстроенная на сцене комната из белоснежной марли одновременно служит экраном, на котором официозная хроника счастливой китайской жизни под руководством великого кормчего чередуется с фотографиями из семейного архива. Авторский комментарий к видеоряду ("Для каждой китайской семьи было три недоступные, но желанные вещи: часы, велосипед и швейная машинка...") зачитывает молодая актриса, строча на той самой вожделенной машинке.
Сама же 48-летняя хореографиня битый час движется микроскопическими шажками от задника к зрителям, отклоняя торс назад с мерностью заторможенного метронома. Убаюканный монотонностью одного-единственного движения зритель напрасно ждет, когда дама доберется до авансцены, а заодно и до сути спектакля: видеолекция обрывается внезапно — на очередном прогибе идейной жертвы культурной революции. Понять, преодолела героиня последствия коммунистической пропаганды или ее до сих пор крючит ностальгия по временам, когда трава была зеленее, а люди чище, так и не удалось.
В отличие от претенциозных мемуаристок-любительниц хореографы Жозе Монтальво и Доминик Эрвье, руководители Национального хореографического центра Кретея, фестивальный девиз не восприняли буквально. В спектакле "Доброе утро, мистер Гершвин" они не пытались изобразить Америку 1920-х. Конечно, без чарльстона и джаза дело не обошлось, но они перемешаны с нынешними популярными стилями. Хип-хоп, партерный брейк, акробатика легко ложатся на эстрадные шлягеры Гершвина — их объединяет бьющее через край жизнелюбие. Это лучезарное шоу, по-бродвейски блистательное и по-европейски остроумное, исполняют персонажи почти клоунского вида: жизнелюбивая толстуха, хилый усач в кепке-аэродроме, словно выпрыгнувший из книг Фазиля Искандера, нервическая ломкая девица, платиновая блондинка, бугай с перекачанными мышцами. Танцуют эти комики блистательно: в труппе имеются специалисты на все случаи жизни.
Однако танцевальный фейерверк лишь часть представления, сделанного по фирменному рецепту Монтальво--Эрвье. В спектаклях этой изобретательной парочки сценическую реальность преображает фантастический видеомир, а живых людей дублируют их экранные двойники. На сей раз экранных артистов хореографы погрузили в воду, метафорически изобразив наследие Гершвина в виде Мирового океана. Фантомы-танцовщики плавают нагишом, огибая пускающего пузыри слона, танцуют подводное танго и занимаются любовью на башнях замка из песка.
Вся эта вакханалия разом прекращается, как только авторы вспоминают о позднем, трагическом Гершвине, певце негритянских гетто. Под фрагменты из "Порги и Бесс" видеоэкран заполняют чернокожие жертвы Великой депрессии. Документальные кадры 1930-х годов — очереди на бирже труда, повешенные куклуксклановцами негры, хибары и помойки, изможденные старики, плачущие дети — сопровождаются отчаянным танцем чернокожих артистов труппы. Но несмотря на старания темпераментных танцовщиков, их пластические жалобы и проклятия выглядят дешевой бутафорией на фоне беспристрастных кадров кинохроники. Столкнув реальный мир с иллюзорным, хореографы нарушили фундаментальные законы театра. Под тяжестью исторического прошлого просел песчаный замок их спектакля. Но фантастический мир Монтальво--Эрвье так ярок и обаятелен, что способен перевесить даже слезинку негритянского ребенка.