рассказывает Станислав Савицкий
Тех, кто знал Тимура Новикова, эта выставка приятно удивит. Петербургский арт-гуру не предстает здесь бронзовым героем или чудом о дорожающих шедеврах. Все очень сдержанно, без громких слов об исторической роли художника и вообще без лишних церемоний.
Часть экспозиции посвящена новиковской alma mater. Для него и его друзей Петербург представлялся, конечно, городом классических традиций, но уныние жителей бывшей имперской столицы этой компании было совершенно незнакомо. Петербург был для них не музеем под открытым небом, но мастерской. В нем жили и работали, устраивая выставки на разведенном Дворцовом мосту или в залах Николаевского дворца. Петербургская тема у Новикова — не банальные достопримечательности и не дежурные цитаты из мирискусников, а пейзажи с горизонтом, без которого редко обходятся классические виды города, хотя мы этого можем и не замечать.
В другом зале работы неоакадемического периода. Здесь Новиков предстает уже не просто в качестве местного художника, но как ключевая фигура арт-тусовки. С середины 1980-х вплоть до смерти шесть лет назад он оставался бесспорным лидером современного искусства Ленинграда-Петербурга. Новиков был одновременно возмутителем спокойствия, идеологом и продюсером. Неудивительно, что жизнь вокруг него шла гораздо быстрее и интереснее, чем в частных галереях, солидных музеях или мастерских модных художников.
Третий раздел выставки рассказывает о Новикове как арт-миссионере, путешественнике и коллекционере. После снятия железного занавеса он много выставлялся в Европе и Америке, долго жил в Нью-Йорке. Возвращаясь, Тимур завозил в провинциальный город искусство из мировых столиц. И местные художники, долгие годы варившиеся в собственном соку, могли соотнести свои работы с тем, что делалось тогда в Берлине, Лондоне или Сан-Франциско. К тому же Новиков был заядлым путешественником, жадным до новых впечатлений туристом-радикалом, стремившимся узнать новый город с изнанки, с укромными уголками и злачными местами. Его поездки и арт-трофеи — едва ли не самый любопытный сюжет выставки. Среди прочего на ней будет показана его знаменитая коллекция фотографий.
Классический Петербург, обжитый Новиковым и его друзьями, эстетское бунтарство и путешествия — это и есть пространство Тимура. Оно не похоже ни на покоренные территории, ни на исследованные земли, это траектории жизни художника, который находил искусство даже там, где, казалось бы, ему совсем не место.
Однако еще больше, чем знающим, любящим или помнящим основателя неоакадемизма, эта выставка должна понравиться тем, кто хочет узнать о нем подробнее. Это был человек, одержимый искусством, причем умевший быть бесшабашным и расчетливым, ироничным и деятельным, провокатором и консерватором. Он прожил по меньшей мере три жизни, хотя умер, когда ему было всего 43. Новиков, в юности хипповствующий живописец, учился у ленинградских нонконформистов. Отсюда бунт группы "Новые дикие", которую он возглавил в восьмидесятые,— лихие, броские, корявые картины, ядерная смесь граффити, неумелого рисунка в духе душевнобольных и детских каракулей. После того как модернистская живопись была переиначена в ярый аляповатый стиль, Новиков объявил о возвращении к классическим традициям. Началось время неоакадемизма, подражание античным образцам красоты и бурная деятельность Новой академии изящных искусств, открытой в сквоте на Пушкинской, 10. В конце жизни Новиков примерил новую маску — оголтелого консерватора, критикующего с позиций православного экстремизма все искусство ХХ века.
Размеренной его творческую жизнь назвать сложно, это был последовательный радикал. И в 1980-е, и в постсоветское время он уповал на энергию отрицания, рискуя прослыть скандалистом или эпатажным типом. Его слова были резкими, проекты вызывающими. Но как иначе можно было делать искусство, когда еще живы были застойные идеалы прекрасного, а все непохожее на них, будь то футуризм, поп-арт или еще что-нибудь заразное, прекратили хаять буквально вчера — при том, что позднесоветская вера в художественный эксперимент и новорусская воля, граничившая с беспределом, постепенно изживали себя?
Новиков не стал паразитировать на совэкзотике, как знаменитые соцартисты, до сих пор приторговывающие за рубежом Микки Маусом, спаривающимся с олимпийским мишкой, или черным квадратом Малевича, налепленным на пачку "Мальборо". Искусство он искал в реальном времени, где тоталитарный опыт был едва отличим и от дореволюционной художественной традиции, и от того, что было усвоено в послеперестроечные годы. Именно Новикову удалось разыграть карту петербургского классического стиля. В конце восьмидесятых и позже он был genius loci, духом города Петра, Ильича и Чайковского, как скаламбурил его друг художник Олег Котельников. А ведь многие коллеги Новикова думали, как бы перебраться на ПМЖ за границу. Таким, наверно, и был в это время патриотизм — ироничным, оголтелым и консервативным. Похоже, с тех пор мало что изменилось. Даже спустя несколько лет после смерти Новиков задает тон в художественной жизни Петербурга. Многие художники из тех, кому сегодня 20-30, хотели бы, наконец, избавиться от его тени, крадущейся за ними по пятам. Но пока нет нового героя вместо, казалось бы, уже сошедшего со сцены.
Санкт-Петербург, Эрмитаж, с 24 сентября до 11 января 2009