Выставка живопись
В Третьяковской галерее на Крымском валу открылась выставка Михаила Кулакова "Потоп млечный путей", приуроченная к 75-летию художника. Абстракции живой легенды московско-ленинградского андерграунда и саму легенду, приехавшую на вернисаж из Италии, где она проживает последние тридцать лет, видела АННА Ъ-ТОЛСТОВА.
Михаил Кулаков с супругой живут на вилле в Умбрии почти отшельниками. Или, как представляется художник, садовниками: сажают пинии, кипарисы и березы. Березы, правда, плохо приживаются. Вид садовник Кулаков имеет какой-то экологически чистый, просветленный — он уже давно практикует китайское медитативно-боевое искусство тайцзицюань, причем соединяет его с искусством живописи. Зрители, не слишком чувствительные к энергетическим потокам и эманациям, могут и не понять этого по картинам с набрызгами, потеками и замесами краски — для них предназначен фильм, показывающий, как происходит священнодействие. Холст лежит, как у Джексона Поллока, на полу: мастер проводит по нему веником широкую полосу, поливает из мисочек красками, красной, допустим, побольше, а зеленой чуть-чуть, а затем с боевым криком наносит стремительный удар — и красное, и зеленое размазаны зигзагом или закручены водоворотом.
Добрую половину выставки как раз и составляют такие зигзаги и водовороты последних десяти лет, которые могут оказаться умбрийскими пейзажами, "Запахом жасмина", "Рождением звезды", "Семью чакрами" и даже "Прометеем", который, оказывается, принес людям не огонь, а прану. Картины большие, декоративные и фактурные, в них часто несколько слоев: бумага, картон, сетка от комаров, в пигменты подмешан гипс — художник говорит, что древние мечи тоже делались из разных слоев стали. Попадаются вещи изысканнейшие, например намазанные битумом на картоне пифагорейские "Музыки сфер". Впрочем, самое интересное не это, а ранние работы — до 1976 года, когда Михаил Кулаков, женившись на итальянке, уехал из СССР. Именно они принесли ему репутацию одного из пионеров отечественной послевоенной абстракции.
Абстракционистом самоучка Кулаков стал почти сразу: бросил престижнейший МГИМО, чтобы писать, как Репин, но уже через пару лет брызгал краской на холст, как Джексон Поллок, картин знаменитого американца, лидера "живописи действия", он тогда, впрочем, еще не знал. Из родной Москвы сбежал в Ленинград — в театральный, к Николаю Акимову, который у себя на декорационном курсе пригревал таких сумасшедших, вроде Олега Целкова или Евгения Михнова-Войтенко. Дальше все, как полагается: спектакли и иллюстрации — для заработка, выставки в закрытых физических НИИ — для души. Покровительство академика Капицы, дружба с Виктором Соснорой и Андреем Битовым, вражда с коллегой Михновым-Войтенко — оба шли одной тропинкой, на которой двоим было тесно.
В отличие от большинства подпольщиков, экспериментировавших в конце 1950-х — начале 1960-х с абстракцией, они двигались не от рассудочной метафизической геометрии Казимира Малевича, а от жеста, как американские абстрактные экспрессионисты или французский информель. Так что и кулаковский "Поклон Малевичу" (серия рисунков 2003 года) отвешен как будто от лица Василия Кандинского — с музыкально-лирическими взмахами кисточкой.
Раннего Кулакова мотало из стороны в сторону. Набрызганное нитроэмалью "Путешествие в Казахстан" (1960) с прорывающимися сквозь красочное месиво эмбрионами цивилизации и выросшие из них "Воины" (1960-1961) — тут явно не обошлось без интереса к гималайско-маньчжурским исканиям Николая Рериха. "Рождение неба" и "Рождение Земли" (1960) — это Джексон Поллок в эйфории от первых советских космических успехов. "Свет Фавора" (1968), словно выплескивающий потоки солнечной краски за края холста, и деисусный "Триптих" (1967) — здесь уже была икона и Андрей Рублев. Ну а потом пошли всевозможные "Инь и Ян" (1967) и прочий дзен — как очередная интеллектуальная мода.
Ключом к этому премудрому и многослойному искусству служит один "Триптих" 1968 года, где поверх фигур в текучей таинственной синеве коряво нацарапаны цитаты из Декарта. Точно таким же, кое-как нацарапанным поверх сугубо декоративной живописи, выглядит и кулаковский дзен-буддизм пополам с пифагорейством. Видимо, вся эта восточная метафизика приживается в европейской живописи столь же плохо, как березы в Италии.