Виктор Пивоваров, художник-концептуалист:
— Что касается непосредственно современного искусства, то оно ушло уже в какие-то совершенно другие пространства, и Кабаков, может быть, не так актуален. Что же касается русского искусства 1970-х годов, его влияние, конечно, огромно. Не столько на художников его поколения, наиболее близких ему по жизни, сколько на следующее поколение — Андрея Монастырского, Никиту Алексеева, Юрия Альберта, на всю группу "Медицинская герменевтика". Их просто не было бы без творчества Кабакова — проблемы, которые начал развивать он, определили нервы, линии, по которым шло развитие современного искусства. Самая важная линия — "художник и социум", она оказалась терапевтической для самого общества. Поскольку десоветизации в широком общественном смысле не произошло, эту роль сыграло искусство. Художники, оперируя символами и тотемными знаками советской идеологии, разрушили ее волшебство: это как если фокусника в цирке увидеть со спины — и фокус теряет силу. Вторая линия — экзистенциальная, философское размышление о человеке, о его, говоря высокими словами, судьбе на этой земле, может быть, не так явственна, но, тем не менее, она существует. Одна из главных тем московской концептуальной школы, которая насчитывает уже три поколения, это тема пустоты. В метафизическом смысле: как белое или как интервал. И именно Кабаков начал разрабатывать эту тему с 1970-х годов в своих альбомах и картинах.
Владимир Сорокин, писатель-концептуалист:
— Илья Кабаков проделал громадную работу. В 1970-1980-е годы он скрупулезно сдирал кожу с советского коллективного тела, сворачивал ее в свитки и прятал у себя в мастерской на чердаке. Когда открылись границы, он вывез эти свитки на Запад, в 1990-е годы ездил по странам и городам и демонстрировал эту кожу коллективного советского тела. В конце 1980-х нам казалось, что тело это с содранной кожей благополучно умрет. Но первые годы XXI века показали обратное — тело это выжило и отрастило себе новую кожу. И вот сейчас, когда Илья Кабаков привез в Москву эту уже засохшую и местами съежившуюся кожу, чтобы здесь ее выставить, очень интересно, как посмотрит на нее, явившись на выставку, коллективное советское тело. Выставка покажет, вызовет ли это негодование или, наоборот, ностальгические слезы.
Олег Кулик, художник, перформансист:
— Двадцать лет назад мне попали для расшифровки восемь кассет аудиобеседы Ильи Кабакова и Иосифа Бакштейна. Я их расшифровал и понял все про современное искусство. Они говорили, в частности, о месте художника в современном мире. Это еще был самый конец 1980-х, перелом, развал. И Кабаков говорил о художнике как о маленьком человеке, который воображает себе весь мир, а сам реально ничего не может в нем сделать. Это были мои университеты, это помогло мне определиться не только как художнику, но и как человеку. У Кабакова был еще очень красивый голос, я представлял его себе как какое-то божество с лицом Аполлона. Как же я был поражен, когда увидел это сморщенное лицо сантехника. Этот голос для меня в Кабакове — главное. Мы же все его дети. Точно так же, как писатели — дети Гоголя.
Александр Шабуров, художник группы "Синие носы":
— Илья Кабаков как художник работал в Москве только в 1970-е и 1980-е годы, все остальное время — за рубежом. И для большинства современных художников его ретроспектива — это первая возможность посмотреть и понять, что же это такое. Потому что концептуализм, существовавший в противовес царствовавшему соц-арту, был искусством прозападным, прогрессивным, но для зрителя совершенно закрытым. Кабаков — единственный художник, которому удалось вырваться за пределы провинциального мирка советского искусства и подтвердить свое значение там, где пишется история искусства мирового. Это пытались и хотели сделать многие, но удалось только ему.