Если музыка в стиле гранж родилась в середине 1980-х годов в Сиэтле, штат Вашингтон, то рождение кинематографического гранжа, безусловно, ознаменовано "Дурной ночью", дебютом и одним из лучших фильмов уроженца Луисвилла, штат Кентукки, Гаса ван Сента, снятым в Портленде, штат Орегон. Место съемок символично: Портленд, судя по воспевающей его книге Чака Паланика "Беглецы и бродяги", может претендовать на звание самого гранжевого города Америки. Недаром же Рональд Рейган и Джордж Буш-старший называли его маленьким Бейрутом. Там, если верить Паланику, орудуют грабители в наволочках на голове, на каждое Рождество буйствуют толпы перепившихся и обдолбанных санта-клаусов, в любом уважающем себя отеле живут привидения, а в одной из церквей служит обедню свинья. В "Дурной ночи" все гораздо прозаичнее и, как сказала бы Алиса, все "страньше и страньше".
Реальность, впервые выведенная ван Сентом на экран, казалась в те годы весьма экзотичной. Гнилые отели с истеричными хозяйками, улицы, по которым шляются фрики-маргиналы, страсти, достойные пера Жана Жене, загорающиеся — задолго до "Горбатой горы" — в сердцах неприхотливых парней. Снято все это, естественно, в черно-белой гамме с редкими вкраплениями-взрывами цвета, на 16-милимметровой пленке. Герой по имени Уолт (Тим Стретер) в секонд-хендовском пальто и с трехдневной щетиной работает в семейной бакалейной лавке, куда, например, заявляются за покупками дегенеративные братья-ветераны. Уолт отчаянно влюблен в мексиканского пацана-гастарбайтера Джонни (Дуг Куйейт). Джонни, кажется, нет еще и восемнадцати, он не понимает ни слова по-английски, но, как записной мачо, держит навязчивого ухажера за больного на всю голову опасного педрилу. За невозможностью заполучить Джонни Уолт вынужден довольствоваться сексом с его корешем Пеппером (Рей Монге), после которого чувствует себя изнасилованным.
«Дурная ночь»
Прочитав столь краткое изложение сюжета, легко представить себе нечто предельно мрачное, трущобное, с неизбежно трагической развязкой. Между тем Гас ван Сент снял легкое, воздушное, лихое кино, основанное на интимном дневнике некоего реального парня по имени Уолт. И что самое главное — кино очень смешное. Местами. Гомоэротические страсти в жутковатом Портленде сродни легкому мариводажу, любовным интригам французской литературы XVIII века. Этакий комический балет среди мусорных бачков или на проселочных дорогах, ведущих, кажется, не иначе как в какой-нибудь Твин Пикс. Джонни и Пеппер, став объектом слишком пристального внимания прохожего копа, убегают от него, дуря ему голову, как дурил полицейских бродяжка Чарли Чаплина. Так же, в духе немого бурлеска, они дразнят бедолагу Уолта, затеявшего с ними загородную прогулку: делают вид, что бросили его, срываются на автомобиле с места, потом тормозят за пару сотен метров и, дождавшись, когда он приблизится, снова жмут на газ. Впрочем, Уолт не в претензии. Кажется, что он, как и сам ван Сент, чувствует себя режиссером и искренне восхищается постановочными фантазиями легкомысленных латинос. Ван Сент, конечно же, синефил, но не из тех синефилов, что тычут в нос зрителям свои знания. Синефилия проявляется у него тоже в легкой форме. Не сразу и сообразишь, например, что Джонни, гордо размахивающий раздобытым где-то револьвером и целящийся из окна автомобиля в солнечный свет как в копеечку,— родной внук годаровского Мишеля Пуакара, так же жившего "на последнем дыхании", как живут герои "Дурной ночи".
"Дурная ночь" (Mala Noche, 1985)
"Битва караванов" (Fighting Caravans, 1931)
Современный зритель безнадежно испорчен вестернами, которые начиная с 1940-х годов непрерывно "ставят проблемы": ну там, отношение к индейцам, насилие как исток американской цивилизации, человек и природа. Между тем оригинальный вестерн — незатейливый лубок, два притопа, три прихлопа, вирши, которые горланят у костра пионеры, ничуть не сомневаясь в том, что хороший индеец — мертвый индеец. Такой вот лубок — фильм позабытых Отто Броуэра и уроженца Одессы Дэвида Бартона. Худющий весельчак и раздолбай-храбрец Клинт (Гэри Купер) проводит тернистым путем в 1600 миль караван переселенцев в Калифорнию. Шутники-бродяги Билл (Эрнст Торренс) и Джим (Талли Маршалл) сватают ему помимо его и ее воли лихую Филиче (Лили Дамита), которая в финале, конечно же, полюбит своего непутевого "жениха". Ужин печеными бобами, дружелюбный мордобой перепившихся искателей счастья в придорожном салуне, незамысловатые подначки трапперов, сотня-другая мертвых индейцев, навсегда оставшихся в прерии,— что еще нужно для того, чтобы сложить незамысловатую балладу о храбрых парнях и их боевых подругах.
"Стромболи, земля божья" (Stromboli terra di dio, 1949)
Отец итальянского неореализма, гениальный режиссер, католик-мистик и богоборец, храбрый антифашист и циничный ловелас Роберто Росселлини собирался снять в главной роли в "Стромболи" великую Анну Маньяни. Но повстречав Ингрид Бергман, влюбился в нее, увел от мужа и подарил одну из лучших ролей в ее жизни. В фильме два героя. Она — коротко стриженная литовка Карин (Бергман), "перемещенное лицо", в ужасе от перспективы вернуться на родину вышедшая замуж за рыбака Антонио (Марио Витале) с нищего островка Стромболи. Он — вулкан, царящий над островом, преграждающий путь к бегству, ежечасно напоминающий диковатым островитянам о бренности сущего, безнадежности жизни. Трагедия Карин не в том, что она заперта в развалюхе, среди живущих средневековыми понятиями аборигенов, а в том, что ей противостоит сам бог, принявший обличие вулкана. Один из самых сильных и самых трагических финалов в истории кино — молитва беременной Карин, отчаявшейся перебороть этого бога: ей приходится выбирать между победой-смертью и поражением-возвращением к мужу, которое, пожалуй, страшнее смерти.
"Невинные с грязными руками" (Les innocents aux mains sales, 1975)
Не самая удачная, но одна из самых циничных глав памфлета о французской буржуазии, который неутомимо на протяжении полувека снимает Клод Шаброль. На этот раз он как бы деконструирует типовые ситуации нуара, только нуар этот не уровня Дэшила Хэммета, а скорее пошиба Джеймса Хедли Чейза. Мораль, если в применении к фильмам Шаброля вообще можно говорить о морали, проста: убийце не обязательно убивать. Убийцами буржуа не становятся, а рождаются. И если так-таки никого и не убьют, то только по трусости, а это еще хуже: значит, они не просто убийцы, а трусливые убийцы. Короче говоря, обитающая на Лазурном берегу Жюли (Роми Шнайдер) намерена избавиться от старого мужа-импотента Луи (Род Стайгер) при помощи жиголо Джеффа (Паоло Гисти), выдающего себя за романиста. Заговор оборачивается мрачной клоунадой. Все подставляют сообщников, все в решающий момент впадают в панику, мертвецы воскресают только для того, чтобы повторно умереть, а правосудие неизменно карает виновных, но почему-то всегда не за те преступления, которые они совершили.
"Отелло" (Othello, 1952)
Только такое чудище, как Орсон Уэллс, могло пуститься в авантюру растянувшихся на четыре года съемок "Отелло". Порой без копейки денег, отрываясь от фильма, чтобы подзаработать ролью негодяя в очередной макулатуре, подменяя сбежавшего оператора, мотаясь по всему Средиземноморью, Уэллс оказался на Каннском фестивале, где получил гран-при, бомжом. Было совершенно непонятно, какую страну представляет "Отелло", кроме страны по имени Орсон Уэллс. Выручило Марокко, признав фильм своим: главные эпизоды Уэллс снимал в северомарокканской крепости Могадор, под рев океана и вопли чаек, звучащие страшнее клекота хичкоковских птиц. Дикая, торжественная, жуткая экранизация, смонтированная в невиданно быстром для 1950-х годов ритме, начинающаяся с конца. Первое, что видит и уже никогда не забудет зритель,— запрокинутая голова мертвого Отелло (Уэллс), бесконечная траурная процессия, лица участников которой скрыты капюшонами, и звериные метания подвешенного в клетке на крепостной стене негодяя Яго (Майкл Маклиаммойр), чья раздвоенная борода напоминает клыки хищника.