Практически в любом современном украинском культурном явлении есть что-то особо нас будоражащее. Нет, это все-таки не зависть, а любопытство, но любопытство более острое и волнующее, чем общий интерес к прекрасному. Нечто сродни чувству Наташи Ростовой, вглядывающейся в толпу барышень на своем первом балу: хуже нас? лучше нас? такие, как мы?
Про Юрия Андруховича уже довольно давно стало ясно, что уж точно никак не хуже. Как объясняют знающие люди, поэт он не только что очень важный для Украины, но и вообще в принципе замечательный — только надо читать в оригинале. А его проза (у нас выходили романы "Московиада", "Перверзия" и "Рекреации") даже и в переводе являет собою редкий сегодня пример умного и наполненного чувством художественного высказывания.
Разум и чувство, правда, могут слегка страдать от метода и приема. В только что вышедшем у нас романе "Двенадцать обручей" ("Дванадцять обручiв", 2003) почти безупречное повествование зажато между отваливающимися от него началом и концом, предъявляющими — для тех, кто понимает,— встроенность писателя в литературный и культурный вообще контекст.
Сначала автор пишет практически только про то, как он, собственно, пишет: вот его герой, вот его герой любит воду, но вообще-то все его герои любят воду, вот его герой вместе с другими героями подъезжает на поезде к месту действия, где с каждым из героев ночью что-то произойдет... Но нет, автор больше так писать не будет, так он писал в своем первом романе "Рекреации", а сейчас, нет, не будет, зато придумает своим героям какой-нибудь интересный способ путешествия. Вот есть, например, "возможность корабля... пусть он плывет куда-нибудь за океан, только не здесь и не сейчас... я уже нашел способ, точнее средство — пусть это будет вертолет". И не то чтобы это было даже занудно — хотя и это тоже; главное — это как-то старомодно и давно уже отыграно. Но на том самом месте, где стартует настоящий сюжет, все это самолюбование заканчивается и начинается настоящая проза — живая, простая и яркая. И так прекрасно все длится до самого конца, пока в качестве коды не появляется некое существо, которое — с приветом "Мастеру и Маргарите" — сообщает, что у него "слишком много имен, чтобы успеть тут огласить полный перечень". На прямой вопрос "Вы дьявол?" существо отвечает "Я автор" — и тут читателя захлестывает негодование, разочарование и черт (то есть автор) знает еще что.
Между этими началом и концом разворачивается история Карла-Йозефа Цумбруннена — австрийца, полюбившего Украину за "добрую водочную теплоту" и человечность. За "способность неожиданно открываться, видеть даже в незнакомце кого-то близкого", которая так разительно отличается от "хорошо проветриваемой, стерильной и аккуратной, безупречно обогреваемой, но в тоже время лишенной настоящего человеческого тепла атмосферы стремительных евросити с ее поверхностным скольжением улыбок и искусственной тишиной". И вот купившийся на эту "человечность" европеец оказывается затянут в жизненный механизм незнакомой ему таинственной страны, зажат между его шестеренками и растерт в ходе исполнения каких-то глубоко местных задач. Ситуация вполне типическая и много раз использованная и в литературе и кино, но у Андруховича предстающая с новой яркостью. Тут у него все получается — и наделить своего героя-иностранца вызывающей сочувствие симпатичностью и как раз таки человечностью, и описать территорию, где все происходит ("где-то между Галичиной и Трансильванией"), искусно балансируя между конкретикой и символичностью, и сложить из рекламных слоганов вроде "Cпiлкуйся вiльно — живи мобiльно" и музыкальных фраз в духе "Крошка моя, я по тебе скучаю" приговор судьбы.
Еще лучше у Андруховича получается внедрить в повествование — нет, не вставную новеллу и не псевдонаучный биографический очерк, а именно что рассказ о поэте. Поэт этот — Богдан-Игорь Антоныч — действительно жил во Львове, когда этот город числился еще на территории Польши. Он покончил с собой в 1937-м (ему тогда было 28), как ему самому казалось, в преддверии своей свадьбы, но на самом деле вообще в преддверии. Мистическую силу стихов Антоныча (точно так же, как и стихов Андруховича) трудно оценить в переводе ("Друг одинокий, будто в ночи пояс,/ ты в тайны мироздания завернут"), но этот поэт, его фигура и его история дают роману — нет, не добавочный, а наоборот основной — задевающий за душу и совсем не постмодернистский смысл.
ООО "Книжный клуб "Клуб семейного досуга"", Белгород, 2008