Кровельный материал как вместилище смыслов

Андрей Рудьев — фигура довольно странная на петербургской арт-сцене: от его работ остается ощущение какой-то неприкаянности. Один из наиболее заметных художников нового поколения, тридцатилетний Рудьев похож на всех местных молодых арт-звезд сразу — и непонятно, когда же он похож на себя. Разноплановость и изменчивость сама по себе стала лицом художника и его торговой маркой. Поэтому мало-мальские определенность и четкость концепции, несвойственные Рудьеву, уже делают его выставку отличной от других его выставок.

       Небольшая персональная экспозиция "Знаки моего могущества", открывшаяся в AL-галерее (новое название галереи "Альбом" на Васильевском), именно такова. Выставку составляют полдюжины крупных картин плюс один большой объект — и хотя живопись Рудьева, как обычно, изящно-расслабленная, в рукаве у художника есть более мощный козырь: это материал, положенный в основу выставки. Все картины Рудьева написаны не на холсте, а на рубероиде. Да-да, том самом дешевом сером рубероиде, который рулонами тащат к себе по весне дачники. И объект — здоровенный "торт", украшенный завитушками из неоновых ламп, — сделан из рубероида же.
       Бросовый на первый взгляд утеплитель на деле оказывается почти бездонным вместилищем смыслов — и смыслов как очень острых, так и глубокофилософских и общечеловеческих. Настолько, что живопись в сравнении с идейным богатством самого материала становится чем-то второстепенным — и это тоже прекрасно укладывается в концепцию художника. Рубероид — грубый волокнистый материал, пропитанный битумом — ближайшим родственником нефти, — у Рудьева выступает олицетворением самой Земли, почвы, ее геологической мощи. Рубероид на эту роль действительно хорошо подходит: его шершавая фактура и серо-бурый "земляной" цвет одновременно пугают своей "некультурностью" и притягивают: рубероидные работы Рудьева в галерее так и хочется потрогать. Художнику удается раскрыть в пропитанном смолой волокне бездну эротики: жесткая волосатая поверхность рубероида одновременно и отталкивает своей грубостью, и притягивает — ведь такой опыт тоже редкая удача в наш глянцевый, гладкий и блестящий пластмассовый век.
       Живописные сюжеты, написанные на рубероидных "холстах" (кстати, Рудьев открыл и новый метод живописи: пишет он не красками, а растворителем вроде скипидара: тот растворяет битумную смолу, которой пропитан рубероид, и оставляет на нем светлые штрихи), проигрывают нутряной мощи материала — но это так и задумано. Объект, выставленный во втором зале галереи, продолжает и осмысливает этот проигрыш. Рудьев построил из того же рубероида нечто вроде большого, выше человеческого роста, свадебного торта. Снаружи "торт" выкрашен веселенькой красочкой и даже украшен, как кремом, разноцветными неоновыми лампами, согнутыми в форме розочек. Однако из "торта" вырезан треугольный кусок — и там, где по символическому кондитерскому великолепию прошелся воображаемый нож, открываются пугающие внутренности "тортика": все тот же бурый, грубый волокнистый рубероид, положенный слоями, напоминающими разрез земной коры. Главная идея выставки проста и наглядна: наши культура, искусство, отношения между собой цивилизованных людей, которые живописует на своих картинах Рудьев (его черно-белые персонажи целуются, понтуются, философствуют, ищут друг друга) — лишь тончайший декоративный верхний слой над глубинами грубой, животной сути. Все наши духовные и материальные богатства и ценности — лишь несерьезные украшения, кремовые финтифлюшки, под которыми прячутся несравнимо более могущественные желания и инстинкты. Они и правят нами, и роднят нас с природой и с самой землей. И хотя все эти нехитрые мысли давно понятны, пока еще никому не приходило в голову выразить их в такой неожиданной и изящной метафоре — в виде рубероидного "тортика".
       Анна Матвеева