После шестилетнего перерыва испанский режиссер снял фильм с весьма метафорическим зачином. Чайка гадит на охотничьего сокола, сокола выпускают, он убивает чайку. Такое вот иносказание про художницу Анну (Мануэла Вельес), которая претерпевает череду перерождений, в каждом из которых становится жертвой насилия, как правило, мужского, и умирает в мучениях в 22 года. Правда, это все с ней происходит не взаправду, а в гипнотическом трансе. На самом же деле Анна живет в худ-сквоте в Мадриде, там ее гипнотизирует друг Англо (Асьер Ньюман), а подруга Линда (Бебе, испанская эстрадная певица) снимает сеансы на видео: и любопытство удовлетворено, и видеоарта настрижено. Медем лишний раз (вот уж действительно лишний) подчеркивает сновидческую природу кинематографа, каждый эпизод заканчивается затемнением, а начинается отсчетом, которым гипнотизеры усыпляют пациентов.
Сквот содержит меценатка Жюстина (Шарлотта Рэмплинг). По всей Испании она находит молодые дарования, дает им возможность творить, а потом забирает 70 процентов сотворенного. В этом доме творчества у Анны случается роман с художником Саидом (Никола Казале), но транс с арабскими словами отпугивает арабского коллегу, и он сбегает. Анна остается в компании друзей и Жюстины и продолжает с их помощью плавать в подсознании, где не тесно многим жизням, включая совсем уже древние. Эта мистика, поистине достойная Коэльо, иногда прерывается страстными монологами Линды — даже не феминистскими, а просто про то, какие мужики козлы. Сам фильм тоже не сказать чтобы феминистский, поскольку такое изобилие обнаженной женской натуры (в основном главной героини) выдает отнюдь не женский глаз. Медем хочет сказать много важного, но за рамки расхожих обобщений не выходит. Положим, Анна — хаос женской души, тогда Жюстина — организующая сила. Если Анна — подсознание, то Англо — сталкер по нему. И так далее. Неудивительно, что это глубокомыслие отменяется голой грудью Анны, постоянно торчащей в кадре.
После исчезновения Саида и сеансов самонавигации Анна вдруг решает сменить Мадрид на Нью-Йорк — и переплывает Атлантику на лодке в компании отца Линды, изрядной сволочи, что, впрочем, совершенно не смущает творческую личность. В Нью-Йорке и разыгрывается финальная сцена фильма, предвосхищенная начальной соколино-чаячьей разборкой. Медем вдруг прекращает мямлить про судьбу и в последние пять минут выдает сообщение, ради которого он и затевал весь худосочный психоанализ. Это уже не просто его фирменная истеричность (например, проткнуть щеку ножом), а жестокость ранга Гаспара Ноэ или Дюмона. Анна, как та чайка, оскорбляет аналогичным действием американскую буржуйскую свинью по фамилии Хоук (то есть сокол), а тот избивает ее чуть не до смерти. То есть девушка лезет на рожон и добровольно становится жертвой, чтобы вполне по-сестрински, по-христиански положить конец страданию женщины в истории. Заодно она старается исправить собственные пути. Говоря языком психиатрии — а Медем по образованию врач-психиатр,— Анна воспроизводит ситуацию травмы, чтобы избавиться от страха перед ней. В кино нечасто говорят про такое, тема еще не уделана чайками. Правда, и здесь все равно выходит, что мужики козлы.