В престижной парижской галерее Ивон Ламбер открыта выставка новых работ Даниэля Споэрри (Daniel Spoerri) — одного из наиболее экстравагантных современных художников. Причудливо уже название экспозиции — "Оперативная медицина, нарисованная с натуры Н. Ж. Жакобом, 1839, переинтерпретированная Даниэлем Споэрри". ЕКАТЕРИНА Ъ-ДЕГОТЬ пишет о художнике и близких ему авторах.
В 1960 году Споэрри был в числе тех, кто подписал в Париже известный манифест "новых реалистов". В нем вместо станковой живописи, которая "отжила свое", публике предлагалось "увлекательное приключение реальности" — хэппенинги, кинетические объекты и ассамбляжи (произвольное сочетание случайных вещей). Тогда имя Споэрри было в тени его друзей и соратников — Ива Клейна, писавшего свои картины телами обнаженных девушек, и Жана Тенгли, мастера абсурдных механизмов и машин. Оба они были художниками чрезвычайно оптимистичными, и рядом с ними юмор Споэрри казался чуть-чуть более черным, чем нужно.
Сегодня его имя произносится в несколько ином контексте — среди тех, кто всегда был где-то "с краю", художников настолько безнадежно особенных, если не сказать странных, что долгие годы уважение к их творчеству соединялось с непониманием его смысла. Это прежде всего бельгиец Марсель Бротерс (Marcel Broodthaers, 1924-1976), поэт, в 40 лет ставший художником, и назвавший искусство "бесполезным и аполитичный трудом, моральное значение которого равно нулю". Он оставил после себя картины, графику и особые "музеи" объектов, к каждому из которых привязана бирочка "это не произведение искусства". Затем — француз Робер Филиу (Robert Filiou, 1926-1987), адепт дзен-буддизма, провозгласивший "Республику гениев", где незнание выше знания, не заработавший на своем искусстве ни гроша — он жил на деньги друзей и именовал себя "художником для художников" — и назвавший один из своих проектов "Слава неудачникам". Наконец, немец и швейцарец Дитер Рот (Dieter Roth, 1930), автор скульптур из шоколада, золота и сырого мяса, приверженец "эстетики разложения".
Эти художники отдавали предпочтение всему, что выпадает из структуры общественной или эстетической: ошибке, случайности, одиночеству, болезни. Их искусство занимается тотальной критикой, развенчанием авторитетов, — в том числе и самого искусства, и его специфических институций (например, официального музея, вместо которого художник устраивает свой — Филиу носил коллекцию, которую назвал "Законная галерея", у себя под кепкой). В 50-е и 60-е годы все это казалось чудачеством, пережитками сюрреализма, но в сегодняшней ситуации, когда философия интересуется всем, что остается за рамками рационального, последовательная негативность становится ценностью положительной.
В ряду художников, внезапно ставших актуальными, стоит и имя Споэрри. В 1941 году, в 11 лет, он чудом был вывезен из Румынии в Швейцарию, откуда была родом его мать. Румынско-еврейская кровь, которая по линии отца течет в жилах Споэрри, много дала дадаизму (Тристан Тцара), сюрреализму (Виктор Браунер) и послевоенному экзистенциализму (Ионеско). Именно люди, лишенные прочного чувства дома и религии, делали культуру ХХ века. Вешая свою картину на стену, Споэрри привык говорить: "Вот моя страна".
Большую роль в его жизни сыграл страх времен войны, ради изживания которого он, уже почти в двадцать лет, стал заниматься танцем, начав с безумной ночной жизни Парижа эпохи Жюльет Греко, Сартра и Бориса Виана, и даже сумел стать танцовщиком-премьером Бернской Оперы. Танец, как принято считать, дал ему ощущение жизни тела, но художник не зря любит повторять изречение своего учителя пантомимы — "Мим — это окаменение". Тело и пища всегда присутствуют в творчестве Споэрри, но обычно в образе смерти — это не удивит тех, кто из современных творцов знает хотя бы Гринуэя. В 70-е годы он делал ассамбляжи из трупов животных (называя этот жанр "nature morte"). Такими же "трупами вещей", наколотыми бабочками, выглядят застигнутые им врасплох предметы, которые он приклеивал к столешнице и выставлял (вертикально), называя эти "картины" "ловушками".
Продолжая кинематографические аналогии, можно заметить, что Споэрри не чужд в своем искусстве "большой жратвы". В 1963-м он экспонировал приготовленные собственноручно блюда в качестве рельефов, в 1968-м в Дюссельдорфе стал владельцем и "художественным директором" ресторана. В 1970-м открыл Галерею съедобного искусства (Eat Art Gallery). А в галерее, где сейчас проходит его выставка, он продает масло, выжатое из оливок, выращенных на собственной ферме. Вакханалия жира посреди изображений открытых ран (напомним, выставка посвящена оперативной медицине) наводит не на мысли об утешении страданий (как это было бы у патетичного Бойса), а скорее на размышления о каннибализме.
Для своей новой выставки Споэрри воспользовался медицинским атласом, но хирургические операции совершает с телами самих гравюр, случайным образом разрезая их на куски. Кроме того, он добавляет к расчлененным "живым" организмам новые, вопиюще искусственные детали — хвост пластмассового крокодила, игрушечный высунутый язык и прочую дребедень с блошиного рынка. Отжившему свое страдающему реальному телу Споэрри противопоставляет тело новое, насквозь искусственное.
Значение художников, подобных Споэрри, в последние годы возрастает — это связано, в частности, с желанием Европы противопоставить нечто американскому поп-арту, который считается главным, если не единственным, течением мирового искусства послевоенных десятилетий. Европейский поп-арт, нерешительный и компромиссный, действительно, не может тягаться с таким гигантом цинизма и безличия, как Энди Уорхол. Но европейское искусство имеет и свое лицо — болезненную персональность, "приватность". Здесь, конечно, не последнюю роль играет травмирующий опыт страха, через который прошли почти все художники этого круга. Кстати, сходный экзистенциальный опыт русских художников того же поколения (Кабакова, Монастырского и других) приводил — разумеется, независимо — к работам, порой очень напоминающим ассамбляжи или "приватные музеи" Филиу, Споэрри или Бротерса.