Фестиваль музыка
Зальцбургский фестиваль, перебирающий в этом году оперы с любовным сюжетом, впервые в своей истории обратился по этому поводу к опере Антонина Дворжака "Русалка". Ее поставил на сцене зала "Дом Моцарта" знаменитый постановочный тандем — режиссер Йосси Вилер и драматург Серджо Морабито. Из Зальцбурга — СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Бренд "Вилер и Морабито" за последний десяток лет стал практически эмблемой европейской оперной режиссуры в ее немецком варианте, того самого Regietheater (т. е. режиссерского театра; немецкий термин стал нарицательным), современные проделки которого неизменно вызывают демонстративный ужас у приверженцев традиционного оперного стиля. Упрямая наклонность этих постановщиков деконструировать устоявшиеся представления о самых репертуарных операх, излагая их драматургию языком современности,— важная часть их общепризнанной репутации. А "Русалка", казалось бы, так и просится, чтобы с ней обошлись таким образом, упразднив далекую для современного обывателя сказочно-мифологическую мишуру. За вычетом последней остается история про наивное дитя природы, отказавшееся от своих корней и отправившееся на поиски счастья в цивилизованный мир, который в конце концов жестоко разочаровывает ее своим бездушием,— согласитесь, гибкий, удобный и слабо обуздывающий фантазию сюжетный материал.
Совсем уж прямолинейные ожидания такого толка Йосси Вилер и Серджо Морабито скорее обманули. Фольклорная подкладка созданного Ярославом Квапилом либретто, так пленившая Дворжака, серьезно заинтересовала и их. Серджо Морабито даже написал для буклета к спектаклю эссе с размышлениями о "русалочьих" сюжетах в славянской мифологии (между прочим, приведен даже фрагмент "Майской ночи" Гоголя). В постановочном решении это почтение отразилось даже в несколько нелепых внешних деталях, поданных, как ни забавно, без особой иронии: у Русалки поначалу есть "хвост" (длинная сковывающая движения юбка), у Водяного на ногах ласты, у Ежибабы (чешской Бабы-Яги) — гигантский черный кот, вызывающий умиленное хихиканье у пожилых дам из публики. На более тонком уровне этот мифологизм реализован в ощущении какой-то потусторонней, мистической подоплеки всего происходящего — неврозами или там классовой рознью эту иррациональность не объяснишь. Даже намеки постановщиков на напряженность между Русалкой, существом из нижних рангов языческого пантеона, и христианским миром принца в общем-то вписываются в мировоззренческую структуру исходного либретто.
Другое дело, что последовательности и внятности постановке мучительно не хватает. Декорации Барбары Энес представляют собой, во-первых, деревянную обшивку чуть ли не всей сценической коробки и даже портала сцены. Вряд ли настоящее дерево, но выглядит так, что в партере только что не пахнет сауной. Как хочешь, так и понимай: то ли тут даже есть намек на баню как место общения с потусторонним миром в славянской мифологии (и потом, водная стихия все-таки), то ли так просто. Внутри этой коробки выстроена декорация поменьше с интерьером настолько удушающе китчевым (кожаные диваны, пунцовая портьера, пошлый фонтанчик со статуэткой копенгагенской "Русалочки"), что сценографа за это мастерство даже хочется похвалить. Жуть вульгарной обыденности, на которую променяла свое беспечальное природное состояние Русалка, выглядит в результате более угрожающей, чем любые "колдовские" спецэффекты.
Но, с другой стороны, в этих декорациях разыгрывается почти все — и игры русалок, и свадьба Принца, и последние, опять "лесные", сцены (вначале, правда, на декорации еще и проецируются кинокадры в духе "Подводной одиссеи команды Кусто", все-таки меняющие атмосферу). Русалка и Водяной на сцену действительно "выныривают", но из-под люка — судя по всему, канализационного. Если тому, что Принц, разлучница-Принцесса, Лесник, Поваренок и гости на свадьбе показаны заурядными современными людьми, удивляться не приходится, то Ежибаба в виде опустившейся, нечистоплотной и похотливой старухи не столько шокирует, сколько удивляет: почему, зачем, с какой целью? То же относится и к возвращению проклятой Русалки в "волшебный" мир, оборачивающийся отчего-то борделем: водяные нимфы скучают в ожидании клиентов, Ежибаба — бандерша, печальный Водяной пьет горькую. Если все это — средство заставить зрителя посильнее сопереживать Русалке, то довольно вымученное.
Идея заставить Русалку с отчаяния зарезаться в этой обстановке (Принцу она потом является и убивает его смертоносным поцелуем уже будучи призраком, что в принципе логично) — еще куда ни шло, хотя бы и благодаря игре поющей эту партию финки Камиллы Нилунд. Без нее этот спектакль вообще сложно себе представить: даже тогда, когда она, согласно условиям заклятья, нема и изъясняется лишь пантомимой, она умудряется быть центральным персонажем на сцене. А уж когда поет — и подавно; ее красивый темноватой элегической красотой голос не то чтобы чрезвычайно богат и чрезвычайно велик, но пользуется она им с мастерским умением, грацией, артистизмом и такой степенью живой, плотяной проникновенности, что эту работу можно приводить в пример того, как даже спорные постановки ни секунды не мешают показать себя хорошим певцам.
Вокально эта "Русалка" вообще весьма состоятельна. Скажем, Принц в исполнении известного польского тенора Петра Бечалы и вполовину не так убедителен сценически, как его партнерша, но в музыкальном смысле это тоже одна из достопримечательностей постановки, как и Ежибаба в исполнении немецкого меццо Биргит Реммерт. Впрочем, очевидной удачей оказалось и само приглашение в качестве музыкального руководителя немецкого маэстро Франца Вельзера-Места, участвовавшего в постановке вместе с возглавляемым им Кливлендским оркестром. Для Зальцбурга, годами патриотично лелеявшего приоритет местных оркестрантов, столь красочное и умное выступление заокеанского оркестра, да еще со слегка экзотическим репертуаром, само по себе выглядит событием.