с Андреем Ъ-Колесниковым
Дело не в том, что Татьяна Лебедева выиграла серебряную медаль Олимпиады в прыжках в длину. А дело в том, что она проиграла золотую. Ей не хватило одного сантиметра, чтобы достать бразильянку. В секторе Лебедева расплакалась, и я думал, она ни за что вечером не приедет в Боско-клуб.
Из тех, кто выиграл серебро и был в сантиметре от золота, никто не приезжает сразу после соревнований. Они могут появиться среди людей, аплодирующих им, на следующий день или скорее через день — но не сразу. Юрий Борзаковский, не вышедший в финал бега на 800 м, на следующее утро после соревнований вообще улетел в Москву.
Но Татьяна Лебедева приехала, и, когда Валерий Сюткин и Алексей Кортнев поздравляли ее, как они это умеют, она улыбалась и даже выглядела чуть ли не счастливой. Она, может, даже не ожидала такой встречи. Татьяна Лебедева одна из тех, о ком уже сейчас говорят: "О, да это же легенда!" Легендой будет и эта ее серебряная медаль. И то, как она заплакала, хотя этого от нее ожидали, по-моему, гораздо меньше, чем первого места в прыжках в длину. И плач ее был коротким, не на 7.03, как мне кажется, а скорее на 1 см, но зато очень бурным.
— Меня сразу после соревнований тренер поздравил — и все, я пошла, и мне стало вдруг так обидно,— сказала она мне.— И я...
— Да чего тут стыдиться? Все плачут. И правильно делают.
— Я еще после тройного прыжка держала эмоции,— добавила она.— Все-таки впереди еще была длина. А после того, как прыгнула 7.03, выплеснула.
— Я видел, вы все равно и в этот раз пытались сдержаться.
— И чем больше сдерживалась, тем сильнее плакала. Ну почему все так несправедливо?! — вырвалось у нее.— Потом подруга меня успокоила.
— А как?
— Сказала: "Не показывай этого никому". Ну ладно, говорю, не буду. В конце концов, я показала лучший результат в сезоне в тройном, а в длину — тот же, что и на чемпионате мира, а там я с этим результатом победила.
— Так что, получается, грех жаловаться? — спросил я.
Я понимал, что это слабое утешение. То есть все, что она говорила, это совершенно не утешение было для нее. Но других у нее для себя не было. Список утешений оказался коротким. Но ей хватило его, чтобы перестать плакать.
— Вот именно: грех,— сказала она.— Я не могу гневить Бога и жадничать. Нельзя гневить Бога. Это, в конце концов, пятая моя медаль на Олимпиаде, да, не высшая, но надо это выдержать, надо тренироваться — и воздастся по заслугам.
Я сначала решил, что она помянула Господа всуе, не придавая ему сверхъестественного значения, но потом подумал, что слишком часто за эти несколько минут звучали слова "грех", "не гневить" и "воздастся".
— В Афинах вы получили олимпийское золото,— сказал я.— Тогда Бог воздал вам по заслугам?
— Да, Бог дал мне олимпийское золото тогда. А сегодня...
— Сегодня, я видел, вы сняли и швырнули шиповки — гори, значит, оно все...
— Да это была спортивная злость,— махнула она рукой, как будто оправдываясь.— В конце концов, как судьи палочку воткнут в песок, так и будет. В след могут воткнуть, за след... Я не хочу об этом думать... Говорить об этом не хочу. А они могут по-разному воткнуть... Может, даже и не со зла...
Все это время она старалась справиться с самым страшным смертным грехом — с гордыней. И выходило с переменным успехом.
— А четыре заступа в четырех попытках — это тоже Божья кара?
— Нет! — засмеялась она.— Это риск. Я и тренеру сказала: "Я буду рисковать". У меня просто не было другого выхода, когда бразильянка прыгнула на 7.04.
— А в последней попытке, видимо, рисковать уже было нельзя, да?
— А в последней я не имела права. Я думаю: ну все, свою мощь, которую накопила, вложу сейчас, другого шанса у меня нет. Пусть немного недоступлю, но прыгну! Если бы еще один сантиметр... Я не уверена, что бразильянка собралась бы в последней попытке.
Грех гордыни опять побеждал.
— Вы стараетесь жить в согласии с Богом? — спросил я.
— Да, я стараюсь жить по фэйр-плей,— сказала она.— В том числе и с Богом. То, что Он вообще дал медаль, уже хорошо. Надо еще что-то преодолеть. Может, в Лондоне...
— О чем вы думаете, когда пытаетесь примирить себя с такими событиями в жизни? — спросил я, потому что мне казалось: у нее за душой есть что-то еще кроме того, что она старается помнить, что показала свой лучший результат в сезоне.
— Я думаю,— кивнула она,— что есть очень много людей здоровых, которые тренируются днями и ночами, а медалей у них нет. Я думаю, сколько людей живут, а не могут увидеть восход солнца. Нет, мне нельзя обижаться. Особенно если хочу продолжать. Просто надо понимать: я где-то недоработала. Какие-то грехи были, наверное. Я благотворительностью занимаюсь... Но я знаю, что не в этом дело.
— В чем?
— Я верю, но бывают моменты, когда просто отказываюсь верить. Ну почему Он не накрыл меня своей благодатью?! Обижаешься на Него... А не надо.
— В этом и недоработка, значит,— понял я.
— В этом испытание,— поправила она.
— Вы в церковь ходите?
— Я редко в церкви бываю. Иногда прихожу на службу. Но два часа стоять — ноги затекают.
— Конечно, прыгать же привыкли.
Она засмеялась и кивнула.
— Два часа стоять — это тоже испытание, надо его проходить, видимо, все-таки,— сказал я.— А то это тоже можно расценить как недоработку.
— Конечно! — согласилась Татьяна.— Я перед Олимпиадой все хотела заехать в церковь. Несколько раз ехала мимо церкви — ой, надо зайти, надо свечку поставить, а времени-то нет... И в очередной раз проехала мимо. И через несколько минут чужую машину задела — впервые за четыре года. И потом три часа оформляли. Это Он мне сказал, ответку бросил: "У тебя не было времени? Вот тебе время. Три часа".
— Давно вы об этом начали думать?
— Года четыре назад.
То есть после афинской Олимпиады, когда она выиграла золото и когда события не предвещали никаких раздумий на такие темы. К Богу в такое время обращаются люди редко.
— Да, это так и есть. Было примерно так, как писал Гумилев. "Моя мечта надменна и проста",— машинально процитировала она.— А потом Шри Чинмой открыл мне глаза.
Вот этого я не ожидал. Я не предполагал, что она будет цитировать Гумилева в подтверждение своих мыслей о том, что она достигла всего, чего хотела. И не ожидал, что Шри Чинмой появится вслед за Гумилевым и особенно вслед за всем тем, о чем она все это время говорила.
— Это индуистская религия,— пояснила она.— Шри Чинмой — индус. Я у него много почерпнула. Он учит самопреодолению и никогда не сдаваться.
— От Шри Чинмоя до православного Бога не такой уж близкий путь.
— У каждого свой путь. Он открыл для меня духовность.
Я уже не понимал, с кем я тут беседую.
— Он ушел в прошлом году,— сказала она,— в Нью-Йорке. Карл Льюис обещал показать, где его могила, он тоже был учеником Шри Чинмоя... Я каждый год к нему в Нью-Йорк приезжала. Я обещала ему в последний раз все преодолеть, всех своих тараканов... Я хотела привезти ему золотую медаль. Я в память о нем хотела выиграть.
— Где вы с ним познакомились? — потрясенно спросил я.
— У него такая программа была, с которой он по всему миру ездил. Ему 70 лет, и он на руках людей поднимал. Он даже слона поднимал. Нельсона Манделу поднимал, Михаила Горбачева... Спортсменов очень многих поднимал, особенно в 2004 году, после афинской Олимпиады. Он и космонавтов поднимал... Меня пригласили, он меня поднял, и мы начали разговаривать.
— О чем был ваш первый разговор, помните?
— Он сказал: "У тебя душа жизнеутверждающая, в прошлой жизни ты в Азии жила, а твою дочку я в прошлой жизни знал, но не скажу как..." Когда с ним сидишь рядом, так хорошо себя чувствуешь. Это аура витает, это даже не энергетика.
Вряд ли она так же хорошо себя чувствовала рядом со мной. Но я еще недоговорил с этой удивительной девушкой.
— Это от него пришло понимание, что цель жизни — не только тренироваться,— говорила она.
— И не только побеждать?
— Мы не должны просить еще больше, чем то, что мы имеем,— смиренно сказала она.
— А в чем смысл жизни?
Я понял, что пришло время и для этого вопроса. За две недели Олимпиады мне не приходило даже в голову задать этот вопрос кому-нибудь из спортсменов. И теперь я чувствовал, что не могу его не задать.
— У каждого своя миссия. Смысл в том, чтобы найти ее. Надо ее найти.
— Как вы живете без этого человека?
— У меня сейчас другой духовный учитель,— сказала она.— Я на исповедь недавно сходила, на причастие в первый раз.
То есть она пришла к православному Богу. Это, видимо, ее главный финал.
— А на тренировку когда?
— Да тоже уже пора.