В ночь с 20-го на 21 августа 1968 года в Чехословакию были введены войска СССР и четырех других стран социалистического лагеря. Спустя 40 лет президент Чехии ВАЦЛАВ КЛАУС рассказал корреспонденту "Ъ" АЛЕКСАНДРУ Ъ-КУРАНОВУ о своем видении Пражской весны. Беседа состоялась до событий в Южной Осетии, однако позже господин Клаус высказался на эту тему в интервью чешским СМИ (см. справку).
— В 1968 году вам было 27 лет. Где и как встретили день 21 августа?
— Вся наша страна в тот период была невероятно устремлена вперед, и лично для меня это был момент взлета — работа в Академии наук, начало многообещающей научной карьеры, возможность публиковаться, исчезновение главных иррациональностей коммунистического режима. В эпоху Пражской весны я уже был участником развернувшейся общественной дискуссии, активно публикующимся экономистом, автором, подвергавшимся нападкам и критике, а также преподавателем вуза. Кроме того я был основателем и президентом KMEN — клуба молодых экономистов. Мои тексты постепенно начинали публиковаться и в зарубежных изданиях.
Сам день 21 августа, как и несколько последующих дней, я провел в австрийском горном городке Альпбахе, где участвовал в европейском форуме. Естественно, что на фоне развернувшихся в нашей стране событий мы, представители Чехословакии, оказались в центре внимания всех участников форума, буквально все стремились узнать и понять, что же у нас происходит.
— Не были ли изначально обречены на провал попытки чехословацких лидеров реформировать социализм, придать ему "человеческий облик"?
— На этот вопрос невозможно дать простой ответ. Подобную попытку нужно было предпринять, какой бы малой ни была надежда на успех. Ведь это был сугубо спонтанный процесс, никем сверху не организованный, а потому и неудержимый — кроме как с помощью полумиллиона солдат. Идеи о некоем осторожном, "разумном", дозированном проведении реформ и в ту пору и сейчас представляются мне ошибочными. То, что некая "срединная" общественная система, рожденная в течение 1968 года, не могла долгий период существовать, понятно, но она могла бы так или иначе развиваться. Но говоря о событиях 1968 года в Чехословакии, я не говорю о событиях внутри ЦК КПЧ. Это был всего лишь один из элементов того, что у нас тогда происходило. "Социализм с человеческим лицом" сам по себе является бессмыслицей, и этот проект скорее всего был бы весьма скоро позабыт. Или ликвидирован, что и произошло.
— Что представляли собой официальные лидеры событий Пражской весны, в частности руководитель КПЧ классический партаппаратчик Александр Дубчек?
— Я никогда не жил в мире коммунистических реформаторов. А Дубчек являл собой исключительно случайную, возникшую в результате компромисса фигуру и уж тем более абсолютно не был никаким вождем. Скорее он был по-человечески чуть более привлекательным по сравнению с другими коммунистическими функционерами, но лично я ничего серьезного от него не ожидал. Думаю, что мою тогдашнюю позицию весьма точно отразило высказывание председателя местной организации компартии в Экономическом институте Академии наук ЧССР, которая после первого круга чисток, наступивших повсюду в стране после подавления Пражской весны, вслух пригрозила мне: "Другие хотели марксизм лишь пересмотреть, но Клаус его полностью отвергает, да при этом еще и остается в институте". Естественно, что после таких слов главного местного партфункционера последовал и мой скорый уход из института. Это ныне забытое явление необходимо напомнить: первыми с работы были уволены те люди, кто перед этим был исключен из рядов компартии, а вслед за ними настал и черед беспартийных вроде меня. Таких, как я, накрыла уже следующая волна чисток.
— Как в последующие годы вы воспринимали деятельность чехословацких диссидентов? Имела ли она смысл, влияние на общество? Обращались ли к вам с предложением подписать "Хартию-77"? Не было ли у вас желания примкнуть к хартистам?
— Я не уверен в том, что понятие диссидентства у нас применяли правильно, и я еще меньше уверен в правомерности отождествления диссидентов с "Хартией-77". Людей, отвергавших коммунистический режим и в разной форме выступавших против него, было намного больше, и измерять их условный вклад в его подрыв, нарушение или ослабление очень тяжело. Я ни в коем случае не хочу принижать индивидуальную отвагу и немалые жертвы в рядах хартистов, но главной движущей силой исторического движения я считаю нечто иное. Идеализация "Хартии-77" после ноября 1989 года практически не позволила у нас развернуться серьезной дискуссии на эту тему.
— События августа 1968 года и последующие репрессии в ЧССР весьма кардинально изменили отношение чехов и словаков к СССР. Можно ли сказать, что это сыграло основополагающую роль в том, что ныне россияне и чехи находятся по разные стороны международных военно-политических "баррикад"? Боятся ли чехи Россию?
— Я весьма категорически различаю Советский Союз и сегодняшнюю Россию, а еще более — СССР и российский народ. Для меня россияне тоже были жертвами грозного коммунистического тоталитарного режима, и лично я по отношению к ним никакой ненависти не ощущаю. Верю, что подобное отношение постепенно возобладает и в целом в нашей стране. Я не думаю, что ныне россияне и чехи находятся по разные стороны баррикад. Скорее кое-кто нас на эти разные стороны баррикад постоянно подталкивает, но наша задача состоит как раз в том, чтобы этому помешать. Не возьмусь говорить за всех чешских граждан, но лично я сегодня никакой опасности со стороны России не чувствую. Да, Россия иная, нежели мы. У нас другая политическая система, иная мера политического плюрализма, иная ступень демократии. Я бы в любом случае ничего этого не менял, но бояться России — это нечто совсем иное.
— А не поссорит ли Москву и Прагу создание в Чехии радарной базы ПРО США?
— Американская база с радаром, которая, судя по всему, будет создана в Чешской республике,— это военное оборудование, таких баз в мире десятки. Она не направлена против России, и не надо таковой ее считать.