с Андреем Ъ-Колесниковым
Олимпийская чемпионка по прыжкам с шестом Елена Исинбаева призналась мне, что в ее жизни кроме спорта появился Артем и что главное в жизни — это любовь. Но рассказала и про черную сумочку под знаменитым полотенцем, в которое она уходила с головой перед прыжком.
Мне уже казалось, что она не возьмет 4.90. Это была уже олимпийская чемпионка, но это было не то, чего от нее все ждали. Перед нами был наш кумир, это был наш Майкл Фелпс, но Майкл Фелпс без мирового рекорда. Нам было бы плевать на то, что китайцы и американцы выиграли в несколько раз больше золота, чем мы,— но если бы только она победила с мировым рекордом, а не с 4.85. И не с 4.90. Она не могла взять 4.90 ни с первой, ни со второй попытки.
Все видели, что происходило — как она засобиралась под полотенце, как молилась, как пряталась под этим полотенцем...
Но многого не увидел никто.
— Почему вы выкрасили ногти в черный цвет? — спросил я ее, когда глубокой ночью она приехала в "Боско-клуб".
Она посмотрела на свои ногти:
— Вообще-то они должны быть темно-бордовыми,— озабоченно сказала она.— А смотрятся как черные, да? Лак положила в два слоя, поэтому, видимо, так и выглядят...
Судя по всему, она не хотела сногсшибательного эффекта. Но я ошибся:
— От сглаза,— сказала Елена Исинбаева.— Знаете, как много черных людей? А такие ногти бросаются в глаза. И вот — чтобы отпугивали. Будут видеть такой кровавый цвет — и отойдут от греха.
— Вы сторонились людей, когда готовились к прыжкам. Вы ни к кому не подходили, к вам — никто. И даже другие наши прыгуньи.
— Я действительно ни к кому не подхожу,— подтвердила она.— И никого к себе не подпускаю. Мне никто не нужен. И мне не нужны их поздравления.
— Вы что, и в мирной жизни не общаетесь?
— Нет.
Я совсем не ожидал этих слов от нее. Только что эта девушка была апофеозом счастья, торжества. А теперь она говорила и смотрела так, что я бы, например, не хотел, чтобы кто-нибудь на кого-нибудь так смотрел, когда рассказывал бы что-нибудь про меня.
— Я такая эгоистка в секторе! — развеселилась она.
— А вы видели, как они рыдали после своих последних попыток?
— Рыдали? — она очень удивилась.— Нет, не видела. Правда рыдали?
Она теперь выглядела искренне огорченной. И это тоже без всякого перехода. Я уверен, она бы не подошла их утешать. Но она теперь, кажется, переживала за них. В этих черных, каких-то бездонных и слегка сумасшедших глазах я увидел даже, наверное, страдание. Она, может быть, на мгновение представила себя на их месте.
Я посмотрел на нее. Господи, она уже опять улыбалась. Видимо, представила и поняла, что она не может быть на их месте. Не только проиграть не может. Заплакать не может.
— Вы не эгоистка. Вы просто интроверт.
Она внимательно выслушала это слово и предпочла согласиться. Но потом уточнила:
— А почему вы так думаете?
— Ну, вот вас стадион не смущает?
— Наоборот! — сказала она. — Я счастлива, когда полный стадион и я готовлюсь установить мировой рекорд. Чем громче будет стадион, тем легче мне сосредоточиться и уйти в себя.
— А вам не мешает прыгать столько колец и перстней на руках? Считается ведь, наверное, каждый лишний миллиграмм. Или заденет шест о перстень, я не знаю... Неудобства.
— Я без них не смогу,— сообщила она.— Они все имеют для меня огромное значение.
— Это амулеты, что ли, ваши? — начал догадываться я.
— Ну почему сразу амулеты? — смутилась она.— Это же просто дельфинчики, видите? У меня же дельфинчики везде. Много дельфинчиков. Ну, это многие знают.
— С Афин еще, наверное, остались? Вряд ли после той победы вы поменяли бы дельфинчиков. Уверен, что те же. Нет смысла снимать.
— Один раз сняла,— вздохнула она.— У меня же украли все, еще в 2005 году.
— Может, сглазил кто-то?
— Может. А может, просто украли.
Даже если бы она в самом деле считала, что сглазили, она бы этого уже не сказала. Слишком много мы уже об этом говорили. Ей это уже точно казалось лишним. Она, видимо, и так слишком много сказала.
— Скажите,— попросил я,— что мне просто показалось. Мне показалось, что вы как-то машинально переходите дорожку соперницам перед прыжком...
— Вы что?! — возмутилась она.— Никогда я этого не делала. Не делаю. Я не буду этого делать! Вы не разглядели просто, что это не я. На самом деле все это и правда есть. Переходят. И мне переходят. Но я никогда и никому не перейду дорожку. Мне это не нужно. Я и без этого выиграю.
— Ну что, перейдем к полотенцу?
— Давайте,— согласилась она безо всяких признаков воодушевления.
— Накрываетесь, значит, полотенцем перед стартом. Я заметил, что сегодня вы два раза с головой ушли в полотенце — и именно после этого две попытки были удачными.
Она расхохоталась:
— Ну, так оно и есть!
— Конечно, этого нельзя было не заметить. Но я заметил еще другое...
— Я так делаю, да,— перебила она.— А то сидят некоторые рядом. Смотрят. Я же тоже все вижу — периферическим зрением своим. Но моих глаз они не видят.
Я уже понял, что она не дает соперницам и шанса не только в прыжке, а и перед прыжком.
— Фиг их знает,— философски продолжила она.— Глаз не увидят — значит, и не сглазят.
— Верите во все это, да?
Конечно, верит. Причем, похоже, очень глубоко. Глубже даже, чем я подумал сначала, глядя на нее со стадиона.
— А что? Заметно?
— Ну, просто необычно себя ведете. Это заметно.
— Да? — еще раз переспросила она.— То есть я с приветом?!
Она снова хохотала.
— Да верю, верю.
— И это явно вам помогает, и это главное, если я правильно понимаю.
Она оторвала от огромной грозди винограда одну крошечную виноградинку, но отчего-то не стала кидать ее в рот, а так и катала в руке.
— Чем выше стоишь, тем больше людей желают тебе зла. Это очень грустно, но это так. Нужно же как-то защищаться.
— И поэтому вы сумочку незаметно подтягивали под полотенце?
— Сумочку? — подозрительно сощурилась она.— Какую сумочку?!
— По-моему, черную.
— Ой, какие вы наблюдательные! — она, смеясь, покачала головой.— Ой-ой-ой!
— Так была сумочка-то черная?
— Да, ничего себе... — она посмотрела на тренера, который, чтобы нам не мешать, сидел в углу комнаты, но все слышал.— Сумочку увидел...
Тренер улыбнулся. И столько неожиданной доброты и щедрости оказалось в этой улыбке, что я понял: да ничего там особенного не было в этой сумочке. Им нечего было скрывать, они просто и в самом деле удивлены, что кто-то заметил эту сумочку.
— Да-а... — снова повторила она.— Молодец...
— Так что в сумочке-то было?
— Вода,— сказала она.— Простая вода. Мне пить хотелось.
Она это сказала с вызовом.
— А еще? — спросил я.
Тут она могла, конечно, сказать, что ничего больше не было. Дело-то под полотенцем было. Я еще раз вдруг увидел эту картину. Да, прятаться от 90 тысяч человек, которые жадно следят за каждым твоим движением, под полотенцем такой ворочающейся горкой... вот уж, действительно, интроверт.
— Да, еще,— сказал я.— В сумочке ведь еще что-то было.
Она решила не запираться.
— Рулетка,— сказала она.— Обыкновенная рулетка.
— Не такая уж, видимо, обыкновенная,— сказал я.
— Ну, не совсем обыкновенная,— согласилась она.— Ручка, которая наматывает ленту, еще с Афин осталась.
— Вот это и есть ваш амулет,— я сказал это на самом деле с огромным облегчением, потому что все наконец-то разъяснилось.— И с этим уже бессмысленно спорить.
Она засмеялась и спорить не стала.
— Жизнь после спорта представляете себе? — поинтересовался я.
— Ну да,— не так уж уверенно ответила она, но все-таки скорее уверенно.
— Жених есть? — прямо спросил я тогда.
— Артемка,— так же прямо ответила она.
Теперь все разъяснилось окончательно.
— Из Москвы он?
— Нет.
— Из Волгограда?
— Нет!
Она прятала Артемку, а я его искал. Господи, где она еще тренируется-то? Что-то же я читал... А-а-а!
— Из Донецка?
— Из Донецка! — подтвердила наконец она.— Артемка...
— А давно познакомились?
— Да. Уже два месяца...
— А жить где будете? — с последней прямотой спросил я.
Я как-то сразу понял, что будут они жить. Не понял только, где.
— Где жить... — она, кажется, не думала еще об этом.
— Ну, вряд ли в Донецке.
— В Монте-Карло, наверное. Я же там сейчас живу и тренируюсь в основном.
— Он спортсмен?
— Да, такой парень... спортивный. Он музыкой увлекается... В общем, он диджей.
Она удивила меня примерно так же, как тогда, когда взяла 5.05. Потому что для нее, мне кажется, это более серьезная высота.
— Его не смущает, что вы — великая? И после сегодняшней победы вы, может, самая великая в России.
Я, конечно, понимал, что диджея из Донецка это смущать не должно. Иначе бы она с ним и дела не имела.
— Великая? Нет, я просто взрослая стала,— покачала она головой.— Я выиграла не как в Афинах. Не от фонаря, не от балды. Я хотела только первого места. Я шла к нему. Поражения не нужны человеку.
— А я вчера разговаривал с теннисисткой Еленой Дементьевой, и она сказала, что победы затуманивают разум.
— А я вот что скажу. Поражения не помогают никому, а победы помогают многим.
— Вы ведь давно не проигрывали?
— Почему? Зимой, в этом году, было одно поражение. Я, правда, особо не настраивалась...
— То есть в сумочку не заглядывали...
— Да это ни при чем,— она смотрела на меня своими пронзительно черными глазами, и в них не было никакой улыбки, но было что-то еще.
— Главное — это любовь,— сказала она.— Главное — любить, быть любимой. От этого крылышки вырастают. И ты бежишь и потом так взлетаешь: тык-тык-тык...
— Так вы зимой и проиграли, потому что не были еще знакомы с Артемом. А с другой стороны, в Афинах без него ведь победили.
— А в Афинах был другой человек,— опять без улыбки сказала она.
Елена Исинбаева — первый человек здесь, кто признался, что, для того чтобы победить, надо любить. Никакого пафоса не было в этом признании, никакого кокетства. Можно сказать, это имеет для нее прикладное значение.
И вот, например, способны ли понять это китайцы с их странными грибными похлебками и генным допингом? А главное — способны ли они воспользоваться этим средством побеждать? Именно в этой технологии мы оторвались от них, надеюсь, безнадежно для них. И от всех остальных тоже.
Елена Исинбаева, по крайней мере, точно оторвалась.
— Все равно сегодняшняя победа — как в сказке,— призналась она.
— Я всего, что вы сегодня рассказали, не знал, конечно, и, честно говоря, не верил, что вы возьмете с третьей попытки 5.05. Уж скорее поверил бы, что с первой возьмете.
— Спасибо за откровенность,— сухо поблагодарила она.— И больше так не говорите. А то заколдую!
Мне сразу вообще расхотелось говорить. Может, она меня уже даже и заколдовала. Главное — я ей сразу очень сильно поверил.
— А я верила,— сказала и она.— Я чувствовала, что готова, и отдалась своей вере.
— Вы на тренировках не брали такую высоту?
— Нет, конечно! Я больше 4.80 на тренировках давно не прыгаю. Чтобы форму не потерять.
— Не боитесь, что так можно не потерять форму, но потерять веру?
— Нет, совершенно не боюсь. Тренировка и соревнования абсолютно разные вещи. Я выхожу на стадион и знаю, что должна показать людям праздник. Мне нравится, что на меня смотрят. Я от этого балдею. Я от этого хочу наизнанку вывернуться!
— Лена, вы любите себя? — спросил я.
— Да, я люблю,— ей глупо было бы это сейчас скрывать.— Я даже любуюсь собой. У меня есть один недостаток: я в зеркало часто смотрюсь. Смотрю на себя: и что такого? Да нет, вроде глаза ничего. И волосы ничего...
— И вообще... — встрял я.
— Да и вообще! — не стала спорить она.— А для Артемки я вообще идеальная!
Да и для одной довольно большой страны тоже.