Премьера кино
В прокат вышел фильм самого известного после Педро Альмодовара испанского режиссера Хулио Медема "Беспокойная Анна" (Caotica Ana, 2007). МИХАИЛ Ъ-ТРОФИМЕНКОВ полагает, что его пациентам очень повезло, когда он сменил профессию психиатра на профессию режиссера
Голый мужик сидит на унитазе и рыдает: "Жить бесполезно, это пустая трата времени". Пожилой мачо, обитающий в пещере на Ибисе, затягиваясь "косяком", философствует: "Человеческая история — это цепь жестокостей, зверств и несправедливостей. Часто мне бывает стыдно за род людской". Психиатр-гипнотизер, проведя удачный сеанс с беспокойной Анной (Мануэла Веллес), взволнованно сообщает ей: "Внутри у тебя бездна". Аннина подруга Линда (Бебе), валяясь с ней в койке, делает открытие: "Проблемы с мужчинами — из разряда вечных".
Наверное, в психиатрии существует какое-то определение для такого вопиюще инфантильного разрыва между реальностью и ее восприятием, которое демонстрируют и юные, и старые герои "Беспокойной Анны". Медему виднее: он на психиатра учился. В любой кинематографии одной такой реплики хватило бы зрителям, чтобы с хохотом покинуть зал или в лучшем случае продолжать смотреть эту, по замыслу автора, леденящую душу драму как пародию. Но только не в испанской. Испанским режиссерам почему-то любая напыщенная безвкусица прощается безоговорочно.
Прощается отчасти потому, что у Мануэлы Веллес великолепная фигура, а значительную часть фильма она шляется по экрану нагишом; впрочем, в "Люсии и сексе" (Lucia y el sexo, 2001) у Медема три героини вообще не одевались. Но главным образом потому, что зрителя заражает режиссерская уверенность в себе, этакая знакомая девушкам наглость соблазнителя, подсевшего к тебе за стойкой бара и обрушивающего на тебя поток пошлостей,— такому легче дать, чем отказать. Гитарные переборы чередуются со страстными монологами Саида (Николас Казеле), любовника-бербера героини, о преступлениях марокканской военщины против свободолюбивого народа Западной Сахары. Истошные вопли Анны, которые должны свидетельствовать о ее переживаниях под гипнозом, не отличимые, впрочем, от воплей, которые она издает при оргазме,— с открыточными видами Уолл-стрит и яхты, дрейфующей в Атлантике.
Стиль фильма — какой-то варварский и самодовольный примитивизм: а-ля аляповатые, но трогательные картины, которые Анна пишет. Картины имеют свойство оживать, персонажи — падать в объятия друг друга. Но это самое искреннее, что есть в фильме. Во-первых, потому, что Медем использовал работы своей сестры, умершей незадолго до съемок фильма, и относится к ним с куда большим трепетом, чем к персонажам. Во-вторых, потому, что Анна, не знавшая горя на своей Ибисе, оказывается благодаря меценатке с садистским именем Жюстин (Шарлотта Рэмплинг) в мадридском сквоте. А там толпа молодых талантов с одухотворенными лицами занимается тем мусором, который занимает львиную долю рынка "актуального искусства": претенциозными перформансами, авторским порно, ничтожной абстракцией. Лучше уж действительно писать такие картинки, как Анна.
Проблема героини заключается в том, что она действительно открыла в себе "бездну": оказывается, бедная Аня прожила уже множество жизней, каждая из которых насильственно обрывалась именно в достигнутом ею 22-летнем возрасте. Вообще-то это точно подмеченная деталь. Именно в эти годы некоторые нервные девушки начинают бредить о том, что вот-вот, они чувствуют, они знают, умрут от передозняка или от пули обманутого любовника. Но Медем приготовил Анне гораздо более экзотические варианты ухода. В одной из ипостасей ее, как выясняется, брошенную в пустыне мать Саида, заклевали хищные птицы. В другой — она замерзла насмерть на Северном полюсе. В третьей, открывшейся ей в музее американских индейцев, ее зарубил томагавком какой-то подлый вождь, похожий на клоуна в перьях. Кстати, индейскую мистику на экране надо вообще запретить в законодательном порядке. После "Doors" и "Прирожденных убийц" Оливера Стоуна, после "Мертвеца" Джима Джармуша она уже не катит.
На индейцах, похоже, фантазия Медема иссякла. Нет чтобы придумать Анне какой-нибудь столь же эффектный, как у ее предыдущих воплощений, конец. Но нет: режиссеру ударил в голову сексопатологический антиглобализм. Ничего более тошнотворного, чем финал "Беспокойной Анны", я давно уже в современном кино не видел. Удивительно, что героиня выжила, выразив свой копрофагический протест против торжествующего глобализма: даже если предположить, что побои, нанесенные ей неким вершителем судеб человечества, оказались не смертельны, она должна была немедленно скончаться от отвращения.