Выставка живопись
В Кунстхалле Бремена открылась выставка "На воде. Гюстав Кайботт. Вновь открытый импрессионист". Несмотря на то что за последние 30 лет в Старом и Новом Свете прошли три крупные ретроспективы Гюстава Кайботта (1848-1894), он по-прежнему остается самым плохо известным представителем французского импрессионизма. "Паркетчики" из музея Орсэ и "Дождливый день в Батиньоле" из Художественного института Чикаго — вот и все, что о нем вспоминают. На четвертой по счету бременской ретроспективе, которая осенью переедет в Копенгаген, этих "хитов" нет, зато собрано множество редкостей — картин, рисунков, офортов — из музеев и частых коллекций Европы и США. Рассказывает АННА ТОЛСТОВА.
"Живописец буржуазии" — такой приговор вынес Гюставу Кайботту декадент Гюисманс. "Автопортрет" 1879 года отчасти подтверждает эти слова: художник, как и положено, у мольберта, но мольберт — не в нищенской мастерской, а в богатой гостиной, на заднем плане диван, на диване — франт с газетой, над диваном — ренуаровский "Бал в Мулен де ла Галетт". Тот самый, что теперь висит в Орсэ. В памяти благодарного человечества Кайботт остался как чуть ли не первый благодетель импрессионистов.
Он дружил с ними, собрал огромную коллекцию — Клод Моне, Огюст Ренуар, Камиль Писсарро, Альфред Сислей, Эдгар Дега, и в 1876 году, после второй выставки импрессионистов, в которой и сам участвовал, завещал свое собрание государству с тем, чтобы потом его передали не куда-нибудь, а в Лувр. В ту пору, когда над импрессионистами в Париже смеялась каждая бульварная газетка, к этому жесту всерьез никто не отнесся, но и многие годы спустя душеприказчику Кайботта Ренуару стоило немалых усилий убедить Францию принять хотя бы половину щедрого дара (сейчас он является главным украшением музея Орсэ). Отвергнутые холсты уплыли за океан — в собрание Альберта Барнса, и французы до сих пор кусают локти. Разгромная критика на Кайботта не действовала, и когда у многих опускались руки, он не унывал: третья и четвертая выставки импрессионистов состоялись в основном благодаря его энтузиазму и за его счет.
Это был твердый, можно сказать, спортивный характер. Он шел напролом, за кисть взялся в 25 лет, к тому времени получив диплом юриста и вернувшись с фронта франко-прусской войны. И взялся основательно: через пару лет уже пытался выставить ныне знаменитых "Паркетчиков" в Салоне, а когда жюри отвергло эту "вульгарщину", оказался в рядах импрессионистов. Голые по пояс работяги, застигнутые за циклевкой паркета в пустой комнате, с барахлом, сваленным в дальнем углу, и бутылкой вина со стаканом на первом плане — странно, что же такого буржуазного находили в его живописи, наполненной воздухом импрессионизма и нарочито грубоватым реализмом. Вот разве что взгляд сверху — как будто хозяин зашел посмотреть, хорошо ли работают мастера.
Этот острый, почти как у Александра Родченко, опрокидывающий изображение на зрителя ракурс был одной из кайботтовских находок. Он повторяется и в привезенном в Бремен более позднем варианте "Паркетчиков", и в "Завтраке", где с уставленного тарелками, штофами и рюмками стола, над которым вдали согнулись мать и брат, того и гляди начнет съезжать и вываливаться из картины посуда, и в парижских пейзажах. "Итальянский бульвар", "Бульвар Осман" — тот же Писсарро, но "сфотографировано" с другой точки, не из мансардного окошка мастерской, а пониже — из окна собственной барской квартиры. Один вид Парижа внизу откровенно перерезан перилами балкона — на такую авангардную композицию мог тогда решиться лишь Дега. Другой и вовсе представляет собой портрет балконной решетки, сквозь которую не столько виднеется, сколько угадывается мельтешение улицы. У Кайботта был азарт экспериментатора, хотя многие до сих пор предпочитают искать у него "чужие мотивы". Дескать, скалы в Нормандии или сады в Аржантее — это от Клода Моне. Впрочем, в Нормандии и Аржантее Кайботт нашел свою собственную тему: гребцы, байдарки, яхты.
Он действительно был спортсмен. Парень с крепкими бицепсами, от которых не могут отвести глаз все рассевшиеся за столом дамы в "Завтраке гребцов" у Ренуара, это и есть Кайботт (в правом углу, верхом на стуле). К спорту пристрастился в фамильном имении на реке Йер — целый зал Кунстхалле отведен для йерских "байдарок", "рыбаков" и "гребцов", рассекающих зелень воды желтыми веслами с такой живописной наглостью, какой позавидовали бы экспрессионисты группы "Мост". Гребец и яхтсмен, член парижского яхт-клуба и победитель нескольких регат, Кайботт был настолько одержим жаждой скорости, что сам занялся конструированием яхт и оказался весьма успешным изобретателем: судна по его проекту строили до конца века, причем одно из них взяло третье место на Олимпийских играх в Гавре в 1900-м. Об этой стороне творческой деятельности Кайботта в Бремене свидетельствуют чертежи, модели, водоплавающая реконструкция его собственной яхты "Ростбиф" — и большое количество морских и речных пейзажей с непременными парусниками вдали.
Последние годы жизни Кайботт провел в своем доме в Пти-Женвийе близ Аржантея. В этом заповедном краю импрессионизма он написал все, что полагалось: цветы, поля, дам в садах, гуляющих на берегу Сены, лодки на воде и знаменитый железнодорожный мост. А еще в 1888-м он написал "Фабрику в Аржантее" — пророческое во всех смыслах произведение, предсказавшее будущее идиллического дачного местечка, которое вскоре превратится в угрюмый промышленный пригород Парижа, и будущее всей французской живописи. Сизо-серо-влажная гамма, так что если долго смотреть на картину, то можно, кажется, схватить насморк, кирпичные трубы, пускающие по воде змейки мазков-бликов,— лет через сорок так будет писать фовист Альбер Марке.
О Гюставе Кайботте все еще нередко говорят как о "случайном попутчике" и "подражателе" импрессионизма. Связался, мол, с авангардистами этакий богатенький бонвиван — то ли блажь, то ли мода. Выставка в бременском Кунстхалле с ее спортивными акцентами ясно показывает, что это не блажь и не мода, а просто здоровый образ жизни и мысли: вода, ветер, весла, парус, скорость и живопись на пленэре, сбежавшая из душной мастерской.