некролог
На 66-м году жизни в США умер пианист Александр Слободяник — один из крупнейших советских музыкантов второй половины ХХ века, прославившихся не столько в СССР, сколько на Западе. В последние десятилетия он жил в США, где его хотя и называли "украинским пианистом" (не американским и не русским), но все-таки гордились тем, что питомец русской исполнительской школы такого класса преподавал в основном в Америке.
Александр Слободяник родился на Украине; начальное музыкальное образование получил во Львове, а с пятнадцати лет занимался у самого Генриха Нейгауза в Москве, в Центральной спецмузшколе. Окончив ее, он поступил в Московскую консерваторию, где его педагогом была легендарная Вера Горностаева. С начала 60-х он уже активно концертировал, причем не только в пределах СССР — ему удалось добиться серьезного международного признания, став лауреатом варшавского конкурса имени Шопена и московского конкурса Чайковского. В 1968-м его дебютное выступление в Карнеги-холле восторженно оценили Артур Рубинштейн и Владимир Горовиц.
В дальнейшем ему довелось выступать с лучшими оркестрами мира и с дирижерами уровня Леонарда Бернстайна, Кирилла Кондрашина, Курта Мазура, Мстислава Ростроповича, Валерия Гергиева, Юрия Темирканова. Альфред Шнитке посвятил ему (вместе с Иосифом Бродским) свои "Пять афоризмов для фортепиано"; вместе с Гидоном Кремером Слободяник участвовал в мировой премьере Concerto grosso N5 того же Шнитке. Однако первостепенное значение для него имел романтический репертуар, блестящим и тончайшим интерпретатором которого он был, а также музыка импрессионистов.
"У него был изумительной красоты звук: яркий, сочный, чрезвычайно пластичный,— сказал "Ъ" пианист Алексей Гориболь.— Его игра была незабываемой по своей тонкой индивидуальности, в ней были и врожденная элегантность, и одухотворенность, и поэтичность, это был романтик рояля в высшем смысле. Я запомнил его еще и очень естественным, очень добрым, очень открытым музыкантом, он никогда ни о ком не говорил плохо. За роялем он при этом смотрелся кинозвездой. Но при всем сценическом блеске и яркости он был, мне кажется, внутренне незащищен, в нем было что-то от Шопена — и по крайней мере его трактовки шопеновской музыки просто не с чем сравнивать, настолько они великолепны".