Евгений Стрелков: «Из технических чертежей и графиков получается почти поэтическое высказывание»
Прямая речь
О графическом звуке Графический звук — это перевод в звучание графической структуры. Графические структуры бывают разные: это может быть рисунок, а может быть и какой-то набор данных. Например, ::vtol:: переводил в звук таяние льда. Я же всегда перевожу в звучание изображение, причем изображение графическое, черно-белое, основанное на линии: контуры водохранилища или траектории полета мух дрозофил. На выходе получается сигнал, которому присущи звуковые или даже основные музыкальные параметры: высота тона, амплитуда, частота, ритм, скважность — но, это, наверное, уж очень заумно. Иногда, как в «Таблице Гмелина», получается минималисткая композиция. А когда данные более сложные, как с мухами дрозофилами или в «Орнитофонии», то звуковые линии смешиваются и можно говорить о полифоничности, о контрапункте или о теме с вариациями. Как правило, мы доверяем процедуру перевода машине, но человеческое ухо все равно находит в звучании музыкальные вещи.
О книге художника Когда-то мы с Андреем Суздалевым одновременно нашли термин «медиаконтейнер»: самое главное в книге художника — что там всегда соединяются и сталкиваются несколько медиа и несколько режимов времени. Даже обычная книга имеет свой режим, потому что ты с определенной скоростью листаешь страницы. В книге художника автор программирует временные режимы. Плюс там всегда есть несколько медиа: есть графика и есть текст, есть телесность книги, фактурность, материальность — это уже что-то от объекта или, очень грубо говоря, от скульптуры, а еще я часто добавляю либо звуковой медиум, либо анимацию. К тому же сами графические решения очень разные: где-то это осциллограммы, карты, структуры, сеточки, а где-то графика изобразительная, иногда основанная на фотографиях, например Максима Дмитриева.
О коллаже Коллаж — это естественный способ соединения разнородного материала. Скажем, когда я хочу сделать книгу художника про водохранилища, я соединяю карты, осциллограммы, старинные рисунки, обработанные фотографии, и получается коллаж. Не такой коллаж, как у классиков дадаизма, где буквально соединялись вырванные из журналов фрагменты, а сделанный в цифровой среде, практически на экране компьютера. Я стремлюсь к тому, чтобы все эти разнородные элементы стали чем-то целым — они никогда не будут единым организмом, но могут сложиться в конструкты, с которыми интересно работать зрителю — этой коллажностью закладывается особый режим просмотра. Наверное, можно сказать, что мне органична коллажность, потому что я сам в каком-то смысле человек-коллаж, сочетающий в себе разные способы мышления о пространстве: я могу мыслить пространство как физик — в координатах фазовых переходов, а могу мыслить как художник и поэт — ведь графическая организация пространства не имеет ничего общего с технической, инженерной или научной.
О Нижнем Новгороде С образами Нижнего я работаю в разных регистрах. Когда я делаю путеводители, для меня важно это удивительное пространство двух рек, холмов, важна архитектура, старина. Но когда я, например, делаю музыку водохранилищ или что-то по радиоастрономии, то возникает другой город — это в каком-то смысле Небесный Иерусалим, технологическая или инженерная матрица Нижнего, другой городской слой, совсем не туристический, без старины, архитектуры, прекрасных уголков и деревянных заборов. Но эту инженерную матрицу города я нахожу в образах поэтических и визуальных: полукружья локаторов, пересекающиеся линии, диаграммы направленности — это же по-своему очень впечатляющий материал, для меня это не менее красиво, чем зарисовки дебаркадеров. Он вроде бы весь на шестереночках, сеточках, радарах, но при этом может быть нежным, мягким, душевным, хотя я работаю с такой, казалось бы, абсолютно жесткой графикой. Наверное, для некоторых зрителей это как китайская грамота, но, мне кажется, в итоге из технических чертежей и графиков получается почти поэтическое высказывание. Характерно, что Нижний, в отличие от Саратова, не дал крупных живописцев, но вот большие фотографы у нас были всегда. Я считаю, что Максим Дмитриев — настоящий современный художник, и по тематике, и по стремлению всегда нарушать какие-то границы: то он фотографирует шансонеток, то староверов, то заключенных — все время своим искусством нащупывает и преодолевает границы, вызывая бурную реакцию публики, и в этом он совершенно contemporary artist, может быть, в большей степени, чем Врубель. Конечно, у него была другая структура Нижнего, город был другой, другими сословиями заполнен, но я всегда имею в виду Дмитриева и при случае цитирую, ссылаюсь на него.
О Волге Многие мои работы привязаны к Волге — она часто появляется в названиях выставок, скажем, «Молекулы Волги» или «Волжский сплав». Но это не значит, что я в какой-то момент вышел на берег — и ах, все, влюбился, сделался певцом Волги. В каком-то смысле я — певец Волги, но не восторженный, а певец-аналитик. Волга для меня — это что-то вроде центра сборки очень разных вещей, которые касаются России как таковой. Например, вещей, касающихся познания и вообще типов знания: по Волге ходили все эти Гмелины и Палласы, Волга нужна была радиоастрономам для отражения, чтобы создавать какую-то интерференционную картинку. К Волге привязаны интересные сущности, с которыми я работаю,— начиная с ярмарки и иноземцев-путешественников и заканчивая инженерами и учеными. Волга получается таким временным интегратором: когда-то тут были ушкуйники, потом — бурлаки, потом — радиоастрономы.
