Главные коллекции XXI века. Проект Елены Стафьевой

Вообще-то современная мода за все последние 20 лет — это в известном смысле историзм, потому что она существует в пространстве винтажных паттернов, причем иногда в самом непосредственном смысле, тасуя разные декады XX века. Однако есть разница между кринолинами new look, регулярно появляющимися то там, то тут, и кринолинами XVIII века, стилизации которых тоже периодически возникают в разных коллекциях. Первое — vintage inspired, второе — историзм. Все, что связано с XX веком, вплоть практически до ранней Коко Шанель,— это обычное для моды дело, а вот то, что апеллирует к более ранней одежде,— уже историзм. То есть верхняя граница проходит где-то по Первой мировой войне и эпохе модерна, а нижняя — уходит вглубь, как и у историзма в прикладном искусстве и архитектуре

Никто не сделал для новейшего историзма столько, сколько Джон Гальяно,— весь гальяновский Dior был сумасшедшим, восторженным, чувственным историзмом, и даже себя самого, выходя на поклон в финале дефиле, он всегда стилизовал то корсаром, то наполеоном, то мушкетером, то кайзером, то еще бог знает кем. Страсть к историзму, любовь к архивам были у него с тех пор, как еще студентом он подрабатывал костюмером в лондонском Национальном театре и проводил десятки часов в Музее Виктории и Альберта. Его выпускная коллекция в Saint Martins 1984 года, которая называлась Les Incroyables, была смесью японского деконструктивизма и нарядов эпохи Директории. Но, только получив в свое распоряжение исключительное мастерство кутюрного ателье Dior и неограниченные возможности конгломерата LVMH, гальяновский историзм не просто расцвел, но начал раскручиваться довольно безумным маховиком. В какой-то момент, начиная с кутюрной коллекции лета 2004 года — египетской,— на несколько лет подряд коллекции Christian Dior haute couture превратятся в парад историзма: маркизы рококо, Британская империя королевы Виктории, Belle Epoque с портретов Больдини. Гальяно превратил кутюрные показы в пышные спектакли, призванные поражать воображение публики, генерируя миллионы и миллионы на продажах сумок, духов и косметики. И его историзм для этих целей подходил как нельзя лучше.

Но проявлялся он и в pret-a-porter — не так, конечно, роскошно и разнообразно, как в кутюре, но с более практическим применением. Коллекция Christian Dior FW 10, одна из последних в карьере Гальяно в Dior, будет как раз такой. Гальяно в ней не будет накручивать градус историзма с таким неистовством, как в кутюре, но, теряя в театральности, она приобретет в наглядности: на ее примере хорошо видно, как работает гальяновский историзм и из чего он составлен. Прежде всего, это все та же любимая им с молодости Директория, все те же анкроябли, les Incroyables,— длинные прозрачные платья с ампирной талией, пышные взбитые волосы, но в то же время виден эдвардианский стиль с его романтическими блузами, кружевами, оборками и лентами — и оба они соединяются в одной точке, в рединготах, которые носили и в конце XVIII, и в начале XX века, и которые Гальяно любил всегда и делал виртуозно. За рединготами появляются брюки для верховой езды, за ними — кожаные плащи не то летчиков, не то гонщиков 30-х, а там и кожаные жилеты и кепи. Эдвардианские блузы с кружевными манжетами и воротниками превращаются в нижнее белье, оно влечет за собой спущенные чулки и флер будуара/борделя и тут же превращается в мини-вариант знаменитого гальяновского slip dress, в оборках и бантиках, платья-комбинации, к которому сами собой просятся ботфорты. Так закручивается воронка гальяновского историзма, в которую попадает все, от платьев а-ля мадам Рекамье до какого-то всполоха гранжа, когда на короткую ночнушку накидывается большой толстый трикотажный кардиган,— и рождается то, что стало фактически его собственным фирменным стилем, glamour and drama, как его определяли.

Редингот станет и героем коллекции Louis Vuitton FW 12, одной из самых запоминающихся коллекций времен Марка Джейкобса,— вместе с театральностью, вернее, кинематографичностью. Для показа будет сооружен макет паровоза, и модели станут дефилировать как бы по перрону, как бы выйдя из вагона, а за ними носильщики будут нести сумки и багаж Louis Vuitton. В этом «Прибытии поезда» рединготы уже будут именно эдвардианскими, как и большие шляпы, и стилизованная обувь, и даже короткие широкие брюки, которые выглядят, как длинные юбки. Ампирные платья — жаккардовые и кожаные — тут тоже, в конце концов, появятся, но в целом историзм Джейкобса устроен куда более прямолинейно, чем гальяновский, и лишен той взвинченности, романтичности и чувственности.

Но самый замечательный результат новейший историзм дал в коллекции Alexander McQueen FW 08. Историзм для Александра Маккуина никогда не был таким определяющим, как для Гальяно, но ему всегда были близки и драма, и история, которые, соединяясь, иногда давали выдающийся эффект, как в этой коллекции. И конечно, сравнение с упомянутой выше коллекцией Гальяно тут вырастает на пути критика, как живая изгородь на пути героев «Гордости и предубеждения». Здесь будут и ампирные платья, и ботфорты «по самое не могу», и растянутый трикотаж, и мех, и пальто в черно-белую клетку из точно такого же ворсистого драпа, как появятся через два года у Гальяно,— но насколько же все это у Маккуина получается изобретательней, остроумней, проникновенней и художественней.

Маккуин рассказывал об этой коллекции так. Он придумал историю про девушку, которая живет в растущем в его саду шестисотлетнем вязе. Она выходит из темноты, чтобы встретить принца и стать королевой. А потом он съездил в Индию и безумно увлекся историей Индийской империи. Эти два не связанных вроде бы эпизода породят захватывающую смесь из готических романов, Эмили Бронте, Джейн Остен, королевы Виктории, Веллингтона, индийских набобов и много другого. Фактически в этой коллекции Александр Маккуин создаст собственную воображаемую империю, готическую и пасторальную, тревожную и восхитительную одновременно. Но поражает даже не спектр его культурных референсов, а прежде всего то, насколько рафинированной и сложной дизайнерской работе он тут предастся, то есть то, что он делает с длиной, объемом, пропорциями и вообще силуэтом. Он придумает что-то среднее между плоскими бальными ампирными туфлями и изукрашенными индийскими тапочкам и соединит их не только с псевдоампирными платьями, но и с длинными пышными пачками, а черное ампирное платье — с черными ботфортами-чулками на шпильке. Он не просто выполнит вариации на исторические темы и не просто соединит исторический стиль и современные вещи, но создаст образы удивительной цельности, где одно неотделимо от другого, а все вместе станет частью его собственного, совершенно уникального мира образов и идей. Черные брючные костюмы по мотивам мужских эпохи Регентства выглядят сейчас, как фантазия на тему нарядов героини сериала «Джентльмен Джек», английские кружевные салфетки соединятся друг с другом и превратятся в аппликацию на половину платья, ажурные павлины, как с рисунка Бердслея, свесятся хвостами с подола платья, их перья покроют кринолин следующего, а стилизованное павлинье чучело станет шляпкой. Британский флаг будет обернут вокруг торса, на нем угадывается лицо Елизаветы II, над ним витает призрак ее придворного модельера Нормана Хартнелла, держава превратится в сумочку, а клубящийся как оперный занавес красный плащ завершит показ. И все это в совершенно узнаваемых маккуиновских силуэтах — любые аллюзии подчиняются силе его воображения и присваиваются его неукротимым духом.

К последнему времени историзм, довольно сильный в первую декаду нового века, был вытеснен другими стилистическими механизмами — ну и вообще к какому-то моменту кринолины как-то совсем девальвировались. Но последний эффектный выход у историзма случился недавно — в коллекции Louis Vuitton SS 18 Николя Гескьера. Гескьер мало интересуется культурно-историческими референсами, его занимают прежде всего те возможности, которые история костюма дает современному фэшн-дизайну. Поэтому, когда он придумает нечто среднее между камзолом, кафтаном и тем же рединготом, смешивая пышную моду последних людовиков и суровость ранних революционеров, у него все это расшитое парчово-жаккардовое великолепие будет надето с шелковыми спортивного вида трусами и кроссовками, а поверх блузок с пышными плиссированными рукавами окажется футболка с принтом в виде плаката Stranger Things. Одна из лучших коллекций Гескьера за все его уже почти семь лет в Louis Vuitton, она проложит тот путь, по которому он пойдет дальше, и в его последних коллекциях вплоть до грядущей осени 2020 видны следы именно такой работы. Ну и очевидно, что именно такая игра со стилистической амплитудой между историко-архивным и уличным, спортивным, субкультурным,— это и есть то, как современная мода может сегодня использовать историзм.