Отбывший срок за госизмену российский журналист Григорий Пасько рассказал “Ъ”, почему не признает своей вины

В ноябре 1997 года журналист владивостокской газеты «Боевая вахта» Григорий Пасько, возвращаясь из Японии, был задержан по подозрению в государственной измене. После шести лет следствия, судов, переквалификаций статей и нескольких тюремных заключений он вышел на свободу. Григорий Пасько был первым и в течение многих лет единственным российским журналистом, осужденным за разглашение гостайны. Он рассказал корреспонденту “Ъ” Марии Литвиновой о своем отношении к статье УК о госизмене, о тюремном опыте и о том, кто его поддерживал.

Журналист газеты Тихоокеанского флота «Боевая вахта» Григорий Пасько был арестован 23 ноября 1997 года в аэропорту Владивостока. Ему инкриминировалась ст. 275 УК РФ (госизмена): по версии следствия, он передавал сведения, содержащие гостайну, и работал в интересах японского государства. В январе 1999 года организация Amnesty International назвала Григория Пасько узником совести. В феврале 1999 года японская телевизионная компания NHK распространила официальное заявление о том, что ее сотрудничество с журналистом не затрагивало государственных тайн, а сам он никогда не являлся агентом японских спецслужб.

В июле 1999 года во время оглашения приговора военный суд Тихоокеанского флота переквалифицировал ст. 275 УК РФ на ч. 1 ст. 285 УК РФ (злоупотребление служебным положением) и приговорил Григория Пасько к трем годам лишения свободы. В силу амнистии и с учетом срока содержания под стражей Григорий Пасько был освобожден в зале суда.

Через полтора года прокуратуре удалось обжаловать приговор, дело было отправлено на повторное рассмотрение. В декабре 2001 года военный суд Тихоокеанского флота признал Григория Пасько виновным в государственной измене и приговорил к четырем годам лишения свободы в колонии строгого режима. В июне 2002 года Военная коллегия Верховного суда оставила приговор без изменений, но вскоре господин Пасько был освобожден условно-досрочно. Он продолжил журналистскую, экологическую и другую общественную деятельность. В октябре 2009 году ЕСПЧ отклонил жалобу Григория Пасько на нарушение в его отношении двух статей Европейской конвенции о правах человека и основных свобод — ст. 7 (наказание исключительно на основании закона) и ст. 10 (свобода выражения мнения), не усмотрев нарушения его прав в ходе судебного процесса.

— Вы первый российский журналист, который был обвинен в государственной измене…

— …и обвинен, и осужден.

— Спустя два десятка лет появилось второе такое дело — в госизмене подозревают журналиста Ивана Сафронова. Как вы отреагировали на эту новость?

— Я удивился, что вдруг вспомнили, что есть такая статья и ее можно запросто применять к журналистам. По отношению к ученым, к примеру, дела о госизмене конвейером идут, по отношению к домохозяйкам тоже одно время шли конвейером. А про журналистов подзабыли, это какая-то недоработка. А тут вспомнили. Правда, не совсем персонаж подходящий, не идеальный. Есть человек двадцать журналистов-расследователей, которых Рогозин рядом с собой за стол не посадил бы, не то что работать вместе. Но это не отменяет того, что человека надо спасать. Я не меняю своей точки зрения по отношению к этой проблеме. У нас закон не просто плохой, а он юридически ничтожен. Особенно ст. 275 УК РФ (госизмена). Не говоря уже о куче законов, которые специально придумали, чтобы держать в узде журналистов,— все эти оправдания терроризма и прочее.

Как только человек начинает писать на темы военно-технического сотрудничества, продажи оружия на Ближний Восток, о технологиях двойного назначения — он уже объект пристального внимания.

Он должен был беспрекословно им подчиняться, спрашивать соизволения, писать на эту тему или на другую — тогда он будет свой и неприкасаемый. А если он имеет свою точку зрения, да еще хорошо пишет, значит, надо его приструнить и показать всем остальным журналистам: ребят, не надо так, слушайтесь нас.

— Вас защищала общественность, толковые адвокаты, коллеги. Как считаете, медиасообществу удастся помочь Ивану сейчас?

— Я думаю, пристальное внимание к делу ему поможет. Несмотря на то, что времена сильно изменились — тогда они были, можно сказать, вегетарианскими. Меня настораживает слегка упертость Пескова (пресс-секретарь президента РФ Дмитрий Песков.— “Ъ”), который неоднократно заявил, что тут нет журналистики: это наводит на мысли, что человек в теме, как говорится. При этом он призывает довериться суду, что ничего кроме смеха не вызывает. Нельзя забыть про такую вещь, как солидарность. Это чуть ли не единственный наш инструмент. Я думаю, что солидарность нужно проявлять на всех уровнях. Конечно, найдется кто-то, кто будет говорить, что дыма без огня не бывает. Но в массе своей журналисты вменяемые.

— Вы помните тот момент, когда вы узнали, что вас подозревают в госизмене?

— Это было не вдруг, меня арестовали на трапе самолета, я ожидал, что это произойдет. Но до этого был год оперативной разработки, прослушивали все телефоны, установили с десяток жучков в квартире, следили, год за мной ходили. Это слегка действовало на нервы, но не более того. Я продолжал делать то, что считал нужным. Судя по тому, что у Ивана Сафронова семь томов уголовного дела, он был в разработке не меньше года, а то и больше.

— Возможно, с 2017 года — эта дата упоминалась адвокатом Иваном Павловым.

— Кстати, Иван Павлов был у меня в деле, он меня защищал. И если бы не он, я, может быть, и больше бы сидел лет. И если бы не Иван Павлов, мы бы сейчас не знали многих вещей из тех, что уже известно из дела Сафронова.

— Например?

— Например, на какую разведку он якобы работал, сколько томов уголовного дела, какие есть доказательства и так далее. Был бы какой-нибудь адвокат по назначению, выделенный из структур ФСБ, и все прошло бы тихо, через полгода узнали бы, что Ивана осудили лет на двенадцать.

— Можете вспомнить день, когда за вами пришли?

— Я прилетел из Японии на самолете, выходил с трапа, а внизу ждали двенадцать вооруженных чекистов на японских джипах. На меня надели наручники и отвезли в управление ФСБ. И сказали: сейчас мы будет тебя допрашивать, потому что ты японский шпион.

— Что у вас было за сотрудничество с японскими СМИ?

— Во Владивостоке работал корпункт японской телекомпании NHK, корпункт газеты «Асахи Симбун», и они снимали, писали очень много про Владивосток, Приморский край, про то, что происходит на флоте, об экологических проблемах. Многие журналисты с ними сотрудничали, в том числе и я по приказанию моего редактора газеты «Боевая вахта». Даже сохранился листок, где он письменно мне приказывает встретиться с сотрудниками NHK.

— Вас задержали после одной из таких встреч?

— Я с ними встретился не один раз, потому что им была интересна тема слива радиоактивных отходов в Японское море.

Было бы странно, если бы они этой темой не интересовались: Россия выливала дерьмо у них под боком, их эта проблема волновала. Они эту тему освещали и сами снимали сюжеты об этом, без меня.

А я снял получасовой фильм «Зона повышенной опасности» как раз о проблемах радиоактивных отходов. Этот фильм был показан по ВГТРК. Разразился скандал, МИД Японии принес ноту протеста в отношении России. И надо было срочно найти крайнего, кто об этом им рассказал. А рассказал я, и правильно сделал.

— Вы на тот момент были кадровым офицером?

— Как раз это меньше всего имеет отношение к сути дела.

— Но вы подписывали документы, обязывающие не разглашать какие-то сведения?

— Фактически к секретным документам я доступа не имел. Но поскольку я заканчивал факультет военной журналистики, я автоматически с присвоением звания лейтенанта получил самый минимальный доступ формы №3, формально он у меня был. Однако реального допуска к секретным документам я не имел.

И везде, где я передвигался по флоту, я обязан был ставить в известность вышестоящее начальство. Даже больше было ограничений, чем для любого другого журналиста.

Но в своей работе тем не менее мы руководствовались законом о СМИ.

— Вы не считаете, что действовали против интересов России, предоставив японским СМИ информацию о том, что Россия сливает отходы в Японское море?

— Ни в коей мере. Абсолютно. К тому времени уже был закон о гостайне, с 1993 года, в котором четко было написано, что сведения о радиационной, санитарно-эпидемиологической обстановке, касающиеся здоровья людей, не подлежат засекречиванию.

— Когда огласили первый приговор, какой был срок?

— Три года лишения свободы с зачетом двух лет в тюрьме и применением амнистии — выпустить в зале суда.

— После какой стадии дело переквалифицировали?

— Во время вынесения приговора было сказано, что я осужден не по 275-й за госизмену, а по 286-й за превышение должностных полномочий. В связи с этой переквалификацией суд решил, что меня надо выпускать. И сразу выпустили.

— А потом военная коллегия Верховного суда оспорила этот приговор.

— Для начала этот приговор оспорил я. Меня признали виновным черт знает в чем, хотя никаких полномочий я не превышал. Я считал и считаю себя невиновным, поэтому обжаловал приговор. А уже после был принесен кассационный протест прокуратуры. Через полтора года было решение коллегии Верховного суда, который направил дело на новое рассмотрение. И меня осудили за госизмену.

— Почему ЕСПЧ в 2009 году отклонил вашу жалобу?

— Европейский суд не имеет полномочий рассматривать дело по существу.

Он только выразил свое мнение по отношению к процедуре и формальным вещам: разумный ли срок, была ли предоставлена защита, не избивали ли меня. ЕСПЧ пришел к выводу, что нарушений в моем отношении не было.

А дело по существу он не рассматривал. Говорить, что ЕСПЧ признал меня японским шпионом, по меньшей мере некорректно, а с юридической точки зрения — безграмотно.

— Где вы отбывали срок?

— Два года — владивостокская городская тюрьма, СИЗО, потом какое-то время опять там же, потом полгода в колонии строгого режима под Уссурийском.

— Как с вами обращались другие заключенные и сотрудники ФСИН?

— Я скажу, что обращались хорошо, когда не вмешивались сотрудники спецслужбы под видом оперативных работников. Когда не приказывали тюремщикам, что и как делать, отношения были хорошими. Я их не трогал, и они меня не трогали. Хотя я почти два года просидел в одиночной камере.

— А когда сотрудники спецслужб вмешивались, что происходило?

— Из камеры в камеру переводили, месяцами не разрешали увидеться с адвокатами, по полгода не разрешали свиданий с женой и с родственниками, не передавали почту, в том числе из генпрокуратуры, Госдумы. И мои письма никуда не отправляли. Я писал письма, жалобы, а они все складывались в ящике стола у начальника тюрьмы, который меня позвал и говорит: «Слушай, ну хватит уже писать. Мне сказали, чтоб я их не отсылал, вот я их и не отсылаю». И показал мне целую пачку моих писем.

— Как на вас повлияли уголовное преследование и срок? Вы вышли другим человеком?

— Нет. Дело в том, что я лет 15 или больше прослужил в советской армии, а армия и тюрьма очень похожи в Советском Союзе были.

А потом профессия журналиста — это прежде всего коммуникативность, навык общения с разными людьми. Тюрьма — это то же общение с разными людьми. Я представил себе, что я в командировке.

Поначалу было, конечно, трудно. Но когда ты изучаешь предмет, окружающую обстановку, становится легче.

— Как считаете, вам удалось победить в борьбе с государством?

— Я считаю, что я и мой адвокат выиграли. А как вы считаете, если санкция по статье за госизмену начинается с 12 лет? Меня первый раз вообще оправдали по этой статье, второй раз дали четыре года. Но никак не 12.

— Как это получилось?

— Как в анекдоте.

За что сидишь? — Ни за что.— Не ври, ни за что дают десять, а тебе дали пятнадцать.

Помню, что из двенадцати предъявленных мне эпизодов в приговор попала половина одного — что я неправомерно присутствовал на заседании какого-то военного совета.

— Коллеги журналисты участвовали в акциях в вашу поддержку?

— Безусловно, все шесть долгих лет, пока длился этот маразм. Только один телеканал освещал мое дело с позиции ФСБ — «Первый». Все остальные вменяемые оказались.

— Если вернуть все назад, отказались бы публиковать расследования и сотрудничать с японскими журналистами?

— Я и сейчас занимаюсь расследованиями.

Два года назад меня задержали в Калининграде, я проводил расследование, меня обвинили в нарушении пограничного режима.

Привели в управление ФСБ и часов пять допрашивали. Так что мы друг друга не забываем.

— Что бы вы посоветовали Ивану Сафронову и другим коллегам, которых могут преследовать по тяжким статьям?

— Не бояться. Не признаваться, потому что не в чем, ты журналист. Не давать никаких показаний, не подписывать никаких бумаг.