Виктор Лошак — о Юрии Лужкове и о том, чего ему так и не простили москвичи

Он казался живее всех живых. В 70 дважды в неделю играл в футбол, забивая по пять голов, что приблизительно равно было его попаданиям по мячу.

Эти матчи нужно было видеть: сборная московского правительства, где играли все замы, против сборной федеральной власти во главе со всемогущим Павлом Бородиным, а у кромки поля — плотная шеренга болельщиков с бумагами на подпись. Просители же громче всех аплодировали. После побед положительную резолюцию было получить особенно легко. А еще трижды в неделю по утрам он играл в теннис с пресс-секретарем Сережей Цоем. Стоит ли говорить, кто побеждал в этих матчах?

Возможно, эта спортивность шла от того, что в любой момент жизни Юрий Михайлович казался человеком с нерастраченной до конца энергией.

Его немыслимый драйв удержал в конце 1980-х — начале 1990-х столицу от голода — Лужкова тогда бросили на самое гиблое место, агропром.

А подружился я с ним еще раньше.

После выхода закона о кооперации в Москве создали специальную комиссию по кооперативной деятельности. Поручили ее зампреду Моссовета Лужкову. Вот тут и была его первая большая заслуга перед новой Россией — именно Лужков приоткрыл дверь для отечественного капитализма. Хорошо помню, как в Москве появился первый частный предприниматель (до этого момента чем-то подобным разрешено было заниматься только инвалидам).

Кандидаты в буржуи сидели рядком в приемной, и первой вызывали девушку с театральным образованием, которая мечтала печь дома пироги на продажу. Как сейчас вижу женщину с высоким партийным начесом, главврача городской санэпидстанции, ласково слушающую эту кулинарку. Улыбаясь, дама из СЭС вкрадчиво спросила: «А вторая вентиляция у вас есть? Нет?» И она уже с металлом в голосе объяснила по пунктам, что без второй вентиляции нельзя, запрещено. «Разрешить!» — стукнул Лужков кулаком по столу.

После этого заседания мы с ним долго кружили по Москве на его черной «Волге». «Конечно, рынок неизбежен,— рассуждал Юрий Михайлович,— но как же Госплан?»

Это был грузный человек чуть за пятьдесят в зимней партийной униформе: черное пальто с черным же каракулевым воротником и этого же меха шапка-пирожок. Заканчивалась его первая жизнь: умерла жена, выросли двое сыновей, он сам занял высокую советскую должность… Начиналась новая страна, через несколько лет он стал руководить столицей, в этой самой комиссии по кооперации встретил Лену Батурину, деятельную и не так чтобы красавицу. Появились маленькие дети, а вскоре и большие деньги.

Лена оказалась его слишком большой слабостью и одновременно тем, что город и элита не простили ему. Не простили его наивных объяснений ее богатству: моя жена — талантливый и везучий предприниматель. В отличие от Лужкова, для москвичей ключевым в этом все-таки было «его жена».

Мне кажется, он не верил в серьезность этой мины под своей репутацией. Когда перед его отстранением от должности мэра в 2010 году Сергей Нарышкин, тогда глава администрации президента, приехал к Лужкову оговаривать условия его ухода, мэр заявил, что Москва выйдет на улицы. Не вышел никто.

Лужков сочетал в себе смелость, веселье, практичность, желание все попробовать на себе. В политической истории страны останется его встреча с парламентом накануне трагических событий 1993-го и знаменитая фраза: «Не вы меня избрали, не вам меня и снимать». Он произнес ее, улыбаясь и открыто глядя в ненавидящий его зал. В тот день я ждал его в приемной для интервью. На мой первый вопрос, что же там происходило, Лужков ответил так, что ни одного слова по соображениям чистоты языка я привести здесь не смогу. Когда начались те события и тяжело ранен был один из московских министров, он отключил окопавшимся в Белом доме свет, воду и телефоны.

Увлечения Лужкова были разнообразны. В списке из тридцати его патентов есть раздвигающееся сопло ракетного двигателя, но есть морс, расстегаи и кулебяка. Во время одного из поздних интервью с Юрием Михайловичем, желая как-то разговорить его и отвлечь от каких-то мрачных мыслей, я начал с вопроса о его изобретении круглого улья. Больше, кажется, ни о чем я спросить его уже не успел.

В 1999 году у московского мэра появились федеральные амбиции. На чем он некоторых друзей потерял, но нашел новых: часть федеральных чиновников поверила в его шанс и перебежала в мэрию. Возможно, это была граница, которую Юрию Михайловичу не стоило переходить.

Его политическая карьера вообще повод задуматься о том, в какой момент политик может потерять самоиронию и вдруг стать карикатурой на самого себя.

Голы, деньги, народная любовь, безусловные, казалось бы, свидетельства гениальности — все это так эфемерно! А вот что останется навсегда, так это МКАД, Третье кольцо, «Москва-Сити», храм Христа Спасителя, Гостиный Двор и Петровский путевой дворец… Хотя, конечно, останутся и нелепый церетелевский Петр, и странная любовь к среднему портретисту Шилову, несправедливо снесенные памятники, широкоформатная дружба с хозяином Черкизовского рынка…

Большинство «до последнего вздоха преданных» друзей и подчиненных исчезло, как только президент Дмитрий Медведев Лужкова снял. Юрий Михайлович на «предателей» до конца жизни обиделся, а про Медведева написал, что ему отомстили за нежелание поддержать Дмитрия Анатольевича на второй срок.

Мне кажется, жизнь обычного предпринимателя, выращивавшего гречиху, лошадей и собиравшего мед в Калининградской области, отрезвила Юрия Михайловича. О политике он высказывался в последние годы скромно, а сам факт того, что с новым мэром Сергеем Собяниным они так никогда и не встретились, видимо, дистанцировал бывшего мэра и с его любимым городом. После смерти Лужкова Собянин нашел для него добрые слова.