Американский саксофонист Камаси Вашингтон о гранях современного джаза

Саксофониста из Лос-Анджелеса Камаси Вашингтона в последние годы музыкальная пресса называет уже не иначе как королем современного джаза и одной из важнейших фигур в этом стиле. Все поводы есть, причем обычные джазовые рамки уже давно не вмещают его музыку. Он успел поиграть с множеством музыкантов, в том числе и с такими, казалось бы, противоположностями, как Херби Хэнкок, Flying Lotus и Кендрик Ламар. Сольные же работы Камаси Вашингтона и вовсе оказались эпическими по замыслу и претворению. В прошлогоднем альбоме «Heaven and Earth» музыкант выложил, кажется, все возможные козыри и стили в монументальных объемах. На прошлой неделе Камаси Вашингтон дал грандиозный, как и следовало ожидать, концерт в Петербурге на сцене «Новой Голландии». В интервью Максу Хагену великий джазмен нашего времени проводит неожиданные аналогии со старой и новой музыкой, приносит время в жертву идее и цитирует Шекспира.

— Вашу музыку часто относят даже не к современному джазу, а к направлению spiritual jazz, в котором творили такие гиганты, как Джон Колтрейн или Фэроу Сандерс. Вы сами ощущаете связь с этим стилем?

— Джон Колтрейн и Фэроу Сандерс и в самом деле выделяли духовный аспект в своих творениях. Но, по-моему, в любой музыке можно найти элементы духовности. Дух — часть тебя самого, так что он изначально заложен в композициях, которые ты сочиняешь. Твоя музыка — это ты сам. Я люблю артистов, которые способны этот духовный аспект подчеркнуть. Но в целом музыка и дух самого музыканта неразделимы. Так что, если в этом контексте мой стиль назовут spiritual jazz, я буду только рад.

— Ваши альбомы выходили на довольно неожиданных для джаза независимых лейблах: «The Epic» — на Brainfeeder, основанном электронщиком Flying Lotus, а «Heaven and Earth» — на Young Turks, больше известном по артистам типа FKA Twigs и The xx. Вы старались дистанцироваться от более традиционных джазовых издателей, чтобы найти новую аудиторию, или не чувствовали себя «своим»?

— Для меня важнее не сама компания, а люди, с которыми ты работаешь. Не то чтобы я специально избегал «традиционных» джазовых лейблов. Хотя, наверное, и музыка у меня не самая традиционная в их понимании. Но я всегда пытался найти тех, кто разделяет мои идеи, верит в то, что я делаю и… будет помогать мне воплощать мои мечты. И именно Brainfeeder и Young Turks поверили в меня. Лейблы, занимающиеся чистым джазом, мне не очень подходили в принципе. Когда заводишь с кем-то речь о своей музыке, хочется чувствовать, что вы на одной волне. Brainfeeder вообще был первым лейблом, который прямо сказал мне: «Делай что хочешь». В других компаниях все сначала хотели послушать, подумать… А здесь сразу возникло ощущение «Да мы одинаково думаем!» С Young Turks было то же самое — сразу сошлись во взглядах.

Kamasi Washington — Street Fighter Mas

— Альбом «Heaven and Earth» был интересно организован. Два основных диска: «Earth» и «Heaven» — и спрятанный, а позже выпущенный отдельно третий диск «Choice». Выстраивается почти философская концепция — есть земля, есть небеса, и есть выбор между ними, который не является ни тем, ни другим…

— Идею о земле и небесах я не трактовал буквально. На мой взгляд, это две стороны реальности. Одна — это то, что происходит внутри твоего разума, а другая — снаружи. Я вижу то, что существует, но в моем сознании оно может выглядеть совсем иначе. И внешний мир влияет на мой внутренний мир — и наоборот. Такая двойственность. У каждого есть возможность и силы создать свой идеальный мир, но для этого надо сделать выбор. Ты можешь найти в себе силы сделать мир таким, каким хочешь его видеть, — или дать эту силу другим людям ради этой цели. Выбор выглядит именно так.

— А как композиции распределялись по частям альбома с учетом этой идеи?

— Идея появилась раньше альбома, ее только требовалось реализовать. Но в моем случае, когда я сочиняю песню, никогда не понятно, какой она получится, пока ее, кроме меня, не сыграют все музыканты, и пока я не почувствую, что же они сыграли. Для альбома было сыграно примерно 40 черновиков — это, конечно, сверх всяких мер. В студии уже стало яснее, какие песни найдут себе место в альбоме, и в какой части. Со мной так происходит всегда. Я не умею закрываться и ограничивать себя: композиций всегда получается больше, чем реально нужно. Но я лучше потом усядусь и пойму, какие из них лучше, чем что-то недоделаю.

— Как вы сочиняете и записываете ваши композиции? В них столько всего смешивается, что каждая выглядит как небольшой шедевр в том, что касается и музыки, и продюсирования.

— (Оживленно) Процессы сочинения и записи похожи. Сначала вкидываю небольшую идею и начинаю ее расширять, пока не покажется, что она окончательно сложилась. А когда записываюсь, то начинаю в основном с импровизаций, не ограничивая себя. Потом возвращаюсь к структуре — будто картину вставляешь в раму. Обычно мы с музыкантами записываем массу спонтанных партий, которые позволяют мне реализовать мое видение композиции. Свобода в импровизациях — один из важнейших моментов. Бывает, что, увлекшись конкретной аранжировкой, ты можешь потерять что-то интересное. Ты собрался уложить соло в 16 тактов, но кто знает, ведь в 32-м такте может случиться нечто необычное! Так что я оставляю пространство для всего, что происходит. Мы просто творим. Собирать после всего песню в единое целое, конечно, непростая задача. Во время сведения были смешные случаи: звукоинженер открывает рабочий файл — и компьютер зависает напрочь. Слишком много треков! (Смеется) Как-то раз их было около 300. По-моему, это была песня «Fists of Fury».

Kamasi Washington performs Fists of Fury on Later... with Jools Holland

— В композиции «The Secret of Jinsinson» обнаруживается партия, напоминающая не то русскую народную песню, не то тему из фильма «Генералы песчаных карьеров». Позаимствовали? И если так, то какой вариант будет точнее?

— (Смеется) Может быть, да, а может, и нет. Не скажу, пусть это останется моим секретом. Но возможно.

— Ваши альбомы получаются выдающимся не только по своей многожанровости, но и по масштабам. Три диска «The Epic» — почти три часа. В «Heaven and Earth» только две основные части раскручены на два с половиной часа, а вместе с «The Choice» — вообще больше трех. И многие композиции длятся около 10 минут. В нашу эру быстрого потребления это действительно эпическая заявка.

— (Смеется) Знаете, мне как раз кажется наоборот. Способность к сосредоточению внимания сейчас почему-то стала недооцениваться. Например, множество людей влипают в какой-нибудь сериал на Netflix — и в итоге проводят с ним 20 часов, пусть серии могут быть и короткими. Мне кажется, что мои композиции просто медленно раскрываются. Хотя на самом деле так и есть. Бывает, что прежде, чем начнется какое-нибудь соло или импровизация, пройдет три минуты — но все это время музыка будет разворачиваться и разворачиваться. Так и получаются вещи по 10–12 минут.

Как я говорил, когда я сочиняю и записываюсь, всегда хочется довести замысел до абсолюта. И здесь я ни малейшим образом не задумываюсь о том, сколько продлится трек. Мне важнее, чтобы в композиции идея была реализована от и до. Знаете, если песня сама по себе должна длиться две минуты, а в нее просто дописана третья, она будет казаться затянутой. Но если у тебя замысел создать десятиминутную вещь, а она продлится семь минут, то даже такой приличной длины ей окажется недостаточно. И я стараюсь записать песню такой, какой она и должна быть. Если у тебя есть идея и посыл, то нужна песня, которая бы стала твоим помощником в их воплощении и сама бы их развивала.

— Как вы думаете, какими могут быть основные элементы современного джаза? С одной стороны, требуется что-то новое, с другой — у тебя за спиной исторические имена и музыка, которая играется уже десятилетиями.

— По-моему, музыка возникает сама по себе, она как бы представляет тебя. Ты можешь придумывать названия песен, но музыка все равно все скажет сама. Не название подчиняет себе музыку, а музыка — название. Телегу лучше не ставить впереди лошади. (Усмехается) Для меня идея современного джаза будет в чем-то аналогичной. Все в руках музыканта. Музыка отражает его, времена, в которые ему доводится жить или расти. И этого достаточно. Мы учимся у артистов прошлого не из-за того, что рассчитываем скопировать их стиль, а потому что просто любим их композиции. Они находят место в твоем сердце, помогают понять, кто ты есть. Как если бы ты читал книгу, которая помогает тебе разобраться в собственной жизни. Я слушаю великих джазменов для удовольствия, но не для того, чтобы «сделать так же». А когда сочиняю собственную музыку, то, скорее, пытаюсь думать так же, как они, но не повторять уже пройденное. Современный джаз, да и вообще любая современная музыка должны быть не столько стилями как таковыми, сколько отражением человека, который ее исполняет.

Kamasi Washington — 'The Rhythm Changes'

— Где в вашей музыке находится баланс между старым и новым джазом?

— Думаю, в музыке вообще все происходит так же, как и в мире в целом: новое появляется из старого, но по сути стариной уже не является. Даже если что-то выглядит стопроцентно новым, оно не появилось само по себе и из ниоткуда. Вот есть мать, есть отец — а есть ты, их ребенок. И ты — новое существо, но при этом у тебя все равно будут черты предков. Так же и с музыкой: я ее слушаю, я ее изучаю, она оказывает на меня воздействие, она западает мне в душу — и тут же она влияет на композиции, которые я сочиняю. У меня получается отражение. Мне никогда не приходили в голову мысли типа «подброшу-ка я сейчас классического джаза», или, наоборот, «классического джаза получилось многовато, надо попробовать что-нибудь другое». Я хочу просто услышать красивую мелодию, сыграть ее: «Вот, круто!» Это и есть моя основная задача. И когда я ее решаю, то могу записать и что-то похожее на то, что я когда-то слышал, и нечто мне совсем не известное. Как мой пример с ребенком: частично это ты, а частично — кто-то совсем другой. То, кем я являюсь, и то, что я сочиняю, — результат всего сыгранного, выученного и услышанного. Это уже другая музыка — но она исходит от меня самого.

— Кстати, справедливо ли будет вообще классифицировать вашу музыку просто как джаз? Ведь здесь целые слои: чисто джазовые импровизации, конечно, больше всего привлекают внимание, но под ними и соул, и фанк, и даже R&B.

— Ну дело, пожалуй, не в определениях, а в музыке. Здесь, в принципе, хорошо бы понять, что такое джаз сам по себе. Я этот термин употребляю в очень широком смысле. Для меня, например, Джеймс Браун — это джаз. Это слово как… (Показывает на свое облачение) Это желтый цвет или коричневый? Я согласен на оба! Зависит от того, как ты его видишь. Так и выражение «джаз» — в нем столько всего сходится, что конкретные обозначения становятся неважными. Помните, как говорил Шекспир: «Что значит имя? Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет». Что есть, то есть, какое определение ни придумывай. Если джаз — то и прекрасно. Смешно, наверное, отказываться от такой компании, как Джон Колтрейн, Майлс Дэвис, Дюк Эллингтон и еще множество великих музыкантов. Это же здорово. (Смеется) Но если чувствуешь, что компания Джеймса Брауна тебе тоже близка — это тоже очень даже неплохо. Да и с Кендриком Ламаром тоже хорошо. Остальное уже второстепенно. Знаете, по-моему, какие-то конкретные обозначения в итоге только приносят ненужное разделение. Люди начинают думать, стоит им слушать какого-то музыканта или нет, просто зацепившись за данное ему определение. Но почему бы просто не слушать музыку — а если понравилось, то какая разница, что там за стиль.