Бельгийский «Дождь» на московской сцене

В рамках фестиваля «Черешневый лес» на сцене Музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко выступила бельгийская компания Rosas с культовым спектаклем «Дождь», поставленным на музыку Стива Райха основательницей и руководителем труппы Анной Терезой де Керсмакер. Рассказывает Татьяна Кузнецова.

«Дождь» — классика современного танца, отнюдь не только европейского. Все, что надо знать об этом бессюжетном спектакле, Анна Тереза де Керсмакер рассказала избранной публике перед представлением. Что в 2000 году она сочинила хореографию для драматического спектакля, поставленного по роману Кирсти Ганн, в котором речь идет об утопленнике. Что год спустя сделала на основе этих номеров чисто хореографическую композицию, для понимания которой знать сюжет романа совсем необязательно. Что главное тут — «Музыка для 18 музыкантов» американского минималиста Стива Райха, создающая ощущение нескончаемого потока. Что вообще-то ее хореография покоится на пяти китах: музыке, танцовщиках (в «Дожде» — трое мужчин и семь женщин), свете и декорациях (Ян Версвейльд заключил сцену в полукольцо из длинных нитей, меняя по ходу 70-минутного спектакля свет от нежно-палевого до почти фиолетового). Важны также костюмы (шифоновые юбочки, легкие топы, платьица, похожие на ночные рубашки, а также брюки, майки и рубашки для мужчин создал Дрис ван Нотен). И последний по счету, но не по значимости «кит» — сама Анна Тереза, ее дар и ее мироощущение.

Рецензировать этот спектакль — все равно что подвергать разбору какую-нибудь «Супрематическую композицию» Малевича, давно проанализированную, оцененную и помещенную на почетное место в истории искусства. Остается только смотреть на синий покосившийся квадрат с желтыми и красными прямоугольниками и стараться проникнуться их высшей гармонией. Наверное, проникнуться гармонией «Дождя» даже легче. Просто не надо задавать ненужные вопросы по композиции, технике, изобразительному решению. Например, почему именно в данный момент сымитированный хаос общего движения сменяется строгой геометрией? Почему один артист обратный кувырок делает ровно через голову, а другой — через свернутую шею? Почему, наконец, единственный разнополый дуэт, дойдя до вполне эротической кульминации, рассыпается без последствий, будто ничего и не было?

Любая попытка анализа мешает отдаться созерцательной медитации, приносящей умиротворение и радость всем, кому удается ее испытать.

Тем более что в выборе движений и их сочетаний Анна Тереза де Керсмакер вовсе не так аскетична, как минималист Райх. Хореограф скрупулезно откликается на каждый новый поворот музыки, меняя комбинации и композицию танца, однако с самого начала использует все возможности человеческого тела: прыжки, вращения, батманы, партер, телесные волны и обильные порт-де-бра. Другое дело, что сам босоногий, демонстративно невыворотный танец (с недотянутыми стопами, коленями и как бы раскованными руками) тщательно прячет свою техническую основу под программной «естественностью», напоминая о более чем вековой истории американского модернизма и постмодернизма. О вольных пробежках и подскоках Айседоры (бег по кругу — доминанта «Дождя»); о «падениях и восстановлениях» Дорис Хамфри, сдвинутой на законах гравитации (наклоны тела со смещением центра тяжести до полной потери равновесия тоже постоянный рефрен спектакля де Керсмакер). О принципе «случайности», провозглашенном Мерсом Каннингемом и лежащем в основе современного освоения пространства. Анна Тереза не забывает и об атлетизме Пола Тейлора, предлагая своим артистам делать кувырки, колеса и разрывать ноги в прыжках наподобие классического жете; помнит она и о контактной импровизации Стива Пэкстона, связывая танцовщиков импульсами безмолвного диалога. Исторический экскурс можно продолжить, но и без того ясно, что нью-йоркские университеты оказали на бельгийку влияние куда более сильное, чем штудии в бежаровской «Мудре».

С одной, но существенной деталью: Анна Тереза отнюдь не страдает излишним радикализмом.

Она не готова стоять неподвижно битые 10 минут, вызывая негодование и насмешки публики. Не собирается стреноживать своих актеров строгими требованиями по ограничению движений. Не будет мучить публику бесконечными повторами одних и тех же комбинаций. Не станет утверждать математические формулы законов танца. Умелый дайджест ее «Дождя» потому и вошел в историю, что растворенная в нем цитатность кажется новой целостностью, этаким танцевальным неоимпрессионизмом. Необременительным, как затяжной, но теплый летний «Дождь».