Жизнь Императорских театров в дневниках Владимира Теляковского

Завершен эпохальный издательский труд: опубликован последний том дневников главы дирекции Императорских театров Владимира Теляковского. Под впечатлением оказался Алексей Мокроусов.

Для истории русского театра дневники Владимира Теляковского (1860–1924) — то же, что жизнеописания Джорджо Вазари для истории итальянского искусства или записи Любови Шапориной для истории советского общества 1920–1960-х. Лишь теперь, после выхода последнего, шестого тома дневников за 1913–1917 годы, завершена гигантская панорама театральной жизни обеих столиц, которая предстает в пяти десятках тетрадей записей. Мир петербургского и московского балета, оперы и драматических театров, намертво прикипевший к миру придворных интриг и сердечных увлечений великих князей, предстает в подробностях, о которых вечно мечтают исследователи и энтузиасты исторического чтения.

Управляющий сначала Московской конторы дирекции Императорских театров, а затем и всей дирекции, Теляковский двадцать лет занимался буднями сценической жизни — вплоть до революции, когда ушел в отставку и стал кассиром на железной дороге. Неожиданная судьба для выпускника академии Генштаба, полковника лейб-гвардии Конного полка — в этом звании Теляковский получил новую должность, чем изумил театральный мир. Недоброжелатели образовались сразу; среди противников был и Сергей Дягилев, только что уволенный из той же дирекции и мечтавший вернуться. Теляковский его не принял, выяснения отношений продолжались до конца дней. Несправедливы порой были оба, но деловое сотрудничество Императорских театров и «Русских сезонов» не прекращалось долго.

Любопытно, что в опубликованных еще при жизни Теляковского мемуарах Дягилеву уделено полслова — в отличие от дневников, где и Сергей Павлович, и весь круг «Мира искусства» упоминаются не реже Собинова и Мейерхольда (в последнем Теляковский разочаровался, но ставить ему давал регулярно). Этим важны дневники — возможностью увидеть, как отличаются публичное высказывание и записи для себя, как цензурируется и деформируется событие в зависимости от того, для чьих глаз предназначено его описание.

В предисловии к мемуарам Теляковский задавался вопросом — кому и когда понадобятся его дневники (и понадобятся ли). Сегодня сомнения кажутся кокетством, но Теляковский не был кокетом, он был простодушен и честен, а главное — умен. Понятно, что истории, рифмующиеся с нашими днями, вроде бессильной борьбы со спекулянтами (возмущались все, искоренить не мог никто), опишет любой. Но Теляковский порой роняет записи о стране, которым позавидуют журналисты: «Россия уже так измучена, что со всем начинает сживаться» (сентябрь 1915 года), «Россия, то есть общество Петрограда, стало ненормально» (октябрь 1916-го). И совсем пессимистично — 12 февраля 1917-го: «Не может долго просуществовать наш прогнивший до мозга костей строй… Это даже не правые и не крайне правые, а просто наполовину дураки и наполовину несчастные люди, которые даже очень дешево покупаются и продают отечество и Россию».

Долгие годы Теляковский испытывал давление артистов и двора. Первые хотели денег, ролей, бенефисов и смешных порою поблажек, второй — исполнения прихотей. Получить внеурочно ложу — самая безобидная из проблем (скажем, Шаляпин просил годовую ложу для Горького и три для еще неизвестных друзей), а вот задача учесть интересы протежируемой или принять в штат родственника выглядела сложнее, особенно в условиях, когда «Кабинет Его Величества изыскивает средства сокращать наши расходы по труппам». Атмосфера была, как в средней группе детсада,— наябедничать великим князьям, принести от них записочку или просто сослаться на покровительство считалось нормой. Капризы Матильды Кшесинской выглядят феерически: в 1916-м, официально давно уйдя со сцены, она договаривается о бесплатном юбилейном спектакле, а потом вытаскивает из кассы всю сумму казенного сбора («Трудно поверить, до чего еще сильно влияние Кшесинской в балете»,— удивляется автор дневника).

Спасала твердость, которую оппоненты поначалу принимали за солдафонство. Да, не оценил Карсавину, в записях есть антисемитский душок, в Шаляпине видел не только великого певца, но и хитрого мужичонку (а что, не так?). Зато нашел идеальное решение — отнестись к Императорским театрам как к такому же хозяйству, как конюшня, гараж или мебельная мастерская. Задачей Теляковского стало поддержание производственного цикла — несколько сцен, бесконечные премьеры, приезд в любой момент императорской семьи… Здесь любой увидит в капризах артистов досадную помеху — Теляковский не стал исключением. Но что иные принимали за черствость, оборачивалось эффективной менеджерской стратегией: ничего личного, только дело.

Возможно, звучит неромантично, но телега ехала, и в итоге даже советская власть признала в бюрократе своего: Теляковскому назначили персональную пенсию и позвали на важную должность заведующего организационно-хозяйственной частью петроградских академических театров. Пенсию принял, от должности отказался, сел писать мемуары. Счастье, что сохранил дневники.

Он вел их двадцать лет, столько же лет потребовалось для их публикации — заметку о первом томе “Ъ” опубликовал в 1998 году. Если есть время для тихого пафоса об издательском мужестве, сейчас ему самое место.

Теляковский В. А. Дневники Директора Императорских театров. 1913–1917 / Под общ. ред. М. Г. Светаевой.— М. «Артист. Режиссер. Театр», 2017