Открылся 37-й Montpellier Danse

Фестиваль танец

Именно тут, за мощными стенами бывшего монастыря урсулинок, хореограф Доминик Багуэ в 1981 году устроил всеобщий сбор авангардистов-единомышленников, положивший начало Montpellier Danse. После ранней смерти «маленького принца» французской «новой волны» директор фестиваля Жан-Поль Монтанари взялся совмещать финансовые заботы с художественными: с 1991 года он — единоличный хозяин Montpellier Danse. В этом году бессменный куратор заявил, что представит пазл из истории современного танца с середины ХХ века до наших дней, однако явно поддался ностальгии: кумиры времен его молодости и авторы с громкими именами подавили молодых представителей актуального искусства.

Открыл фестиваль Анжелен Прельжокаж, самый востребованный хореограф Франции,— именно в Монпелье в компании Доминика Багуэ он начал карьеру танцовщика, а теперь возглавляет труппу по соседству — в Экс-ан-Провансе. На фестивале он представил балеты, сделанные в свое время для New York City Ballet, а сейчас перенесенные в его собственную компанию. «Spectral Evidence» (2013) на музыку Джона Кейджа — спектакль о салемских ведьмах, точнее — о свободе духа, коей жертвы узколобых пуритан поражают своих гонителей (центральный дуэт балета намекает и на плотский интерес судьи к обвиняемой). Балет «La Stravaganza», поставленный в 1997 году на музыку Вивальди с примесью современных авторов, рассказывает о гипотетической встрече двух эпох — современности и XVII столетия (если судить по черным камзолам с отложными воротниками, будто снятыми с плеча Оливера Кромвеля). Формально речь идет о поисках общего пластического языка, фактически — опять-таки о духовной свободе, и самым убедительным аргументом снова оказывается телесная близость.

Удивительно, как старомодно и компромиссно нынче выглядят эти сочинения главного возмутителя балетного спокойствия рубежа веков. Заметно, что Прельжокаж робеет перед труппой Баланчина: старается «оклассичить» свой язык, избегает пластических крайностей и телесных откровенностей. В результате в обоих балетах носители свободы духа — «ведьмы» и «современные люди» — со своими сиссонами и антраша кажутся неубедительно банальными, в то время как «гонители», сосредоточенно передвигающие угловатые тела по непривычным траекториям, выглядят подлинными мучениками совести. Надо добавить, что к американской «классике» труппа Прельжокажа приспособлена не вполне: лишь несколько артистов (в их числе две россиянки) свободно чувствуют себя среди туров и па-де-ша, остальные делают па как умеют — корявенько и неточно.

По контрасту с утомленным Прельжокажем, предъявившим на фестивале балеты прошлых лет, другой возмутитель спокойствия — знаменитый южноафриканский перформер Стивен Коэн — находит все новые способы шокировать публику. Его спектакль «Put Your Heart Under Your Feet… and Walk» посвящен умершему любовнику и, в сущности, является публичным похоронным ритуалом. Перформер, сделавший свое лицо и тело предметом искусства (белый бритый череп инкрустирован стразами, на макушке — маленькое деревце, на щеках увядают листья, приклеенные ресницы — до середины лба, печально изогнутые черные губы, две сияющие дуги вместо ушей, балетный корсет на туловище, полуистлевшая старинная пачка на бедрах, черные копыта быка на ступнях, белые гробики вместо котурнов и пара костылей для перемещения в пространстве), появляется на сцене трижды. Петляет между инсталляций — уложенные рядами пуанты дополнены атрибутами смерти вроде пистолета с загнутым дулом или черепов с глазами из драгоценных камней; сняв амуницию (кроме корсета), обвешивает себя четырьмя патефонами, играющими меланхолические мелодии 1920-х. Наконец, запалив свечи в старинных канделябрах, глотает ложку праха возлюбленного, запивая вином (а может, кровью) из венецианского бокала, и исчезает в клубах дыма, окутывающего все это мертвое великолепие.

«Живая» часть перформанса волнует не больше, чем эротические фантазии накокаиненных старушек, однако было еще и видео, разбивавшее выходы «чуда в перьях». Вот Стивен в своем сценическом облике опасливо блуждает по скотобойне, элегически поглаживая освежеванные бычьи тела, картинно зависая на крюках для туш и отворачиваясь от презрительных взглядов чернокожих мясников. Вот он барахтается в месиве загустевшей крови под душем из парных красных струй, стекающих на его драгоценный череп из могучей шеи забитого животного. А вот — крупным планом — процесс обезглавливания быка: нож проходит сквозь желтые дрожащие слои жира, перерезает синеватые трубы сосудов… глаз быка во весь экран недоумевающе расширяется и медленно меркнет. Стивен Коэн, достроив образный ряд своей тризны убийственным натурализмом, добился желаемого эффекта: однако шок вызывает не только страшная казнь быка, но и нравственная глухота автора, столь расчетливо убитого своим горем.